ЭПИЗОД 6. ЛЕТНЯЯ ГРОЗА.
После операции прошло два дня. Всё это время я был очень слаб и почти всё время спал, как и другие послеоперационные девчонки. Лишь два раза, просыпаясь, неожиданно видел растерянное лицо бабушки, сидевшей рядом со мной на стуле в накинутом на плечи белом халате. Но я даже не понимал толком, приснилась ли она мне, или приходила на самом деле.
Отношение ко мне девочек в палате постепенно изменилось. Никто уже не стеснялся ходить передо мной без трусиков в тихий час или вечером перед отбоем, девчонки запросто писали на судно буквально в метре от моей койки, не обращая на меня ни малейшего внимания и даже не стараясь прикрыться, а многие при этом кокетливо улыбались.
Мой писюн их тоже почему-то перестал интересовать, так что я теперь спокойно лежал неукрытый – с каждым днём становилось всё жарче и жарче, пот просто тёк со всех ручьями. А когда однажды я, не дождавшись нянечки с уже привычной уткой, встал и пописал на девчачье судно, на меня вообще никто не смотрел – действительно, эка невидаль - писающий пацан!
Лишь на третий день вечером я впервые почувствовал себя нормально после операции. Лежавшую рядом со мной Олю выписали, и злая Нинка, застилая соседнюю койку больничной клеёнкой, так сильно пыхтела и размахивала руками, что несколько раз задела и меня, отчего я совсем проснулся. Прямо на клеёнку рядом со мной плюхнулась совершенно голая девчонка, которую я уже видел наказанной за описанные штаны: «ЗдорОво, пацан, меня теперь рядом с тобой положили. Светка не хочет со мной спать, да и другие девчонки тоже!»
Она немного полежала молча, но накопившиеся обиды рвались наружу, и девчонка резко повернулась ко мне всем телом: «А разве я виновата, что уссыкаюсь? Не знаю, как это выходит, я просто не чувствую ничего! В школе хорошо, там звонок, я просто иду на каждой перемене в туалет, и всё! Даже если и не выливается ничего – тоже хорошо: значит и на уроке не уссусь! За два года только три раза оконфузилась, да и то никто не видел. Другие девчонки - и то сикались, Машка так вообще на физкультуре в строю четыре раза! А вот дома мне совсем плохо.
Часов же у меня нет, откуда я знаю, что пора идти? Ты молчи, молчи – тебе же гланды вырвали? Ну вот – забываю и сикаюсь! Поэтому дома-то я всегда голая хожу, у меня мамка всю одежду отбирает. Если оденусь – сразу бьёт! И брата заставляет меня раздевать. Один раз зимой он мне кофточку разрешил оставить, так мамка ему по морде так врезала - неделю с фингалом ходил! Ну и мне досталось! Не для того, говорит, я вещи покупаю, чтобы они мочой воняли! И на диван я не сажусь никогда – она сказала, что убъёт. Если я где нассу в комнате – тоже отлупит, да ещё мордой тычет! Если её нет – я стараюсь вытереть скорее, чтоб не узнала! Братка тоже бъётся – во, видал?!» - она показала большой кровоподтёк.
«Осенью и весной, конечно, плохо, особенно если ещё не топят. Тогда я в половик заворачиваюсь, если никто не видит. Так что от холода у меня всегда сопли. В школе от соплей плохо – на форму капают, и в тетрадки. А ещё голова стала болеть. Я этой весной три раза в обморок падала, так вот меня в больницу и забрали, гайморит выдолбили.
А я уже привыкла голая, иногда и не помню совсем, что без трусов! К брату пацаны пришли – а как я раз стойку на голове пробовала, да смешно мне так, а они говорят – у тебя чо, сестра – совсем дура? А он как даст мне по жопе – пошла вон! Летом я даже гулять голяком убегаю, девчонки мне говорят – ты чё, ненормальная? А я говорю – подумаешь! Я и мальчишек не боюсь, даже если немного старше – как врежу по яйцам, так и отстанут! Лишь бы взрослым не попадаться с голой жопой. Всё-таки девять лет уже – заругают, а то и побьют!
Папка-то у меня добрый был, только он пил всё время и пропал куда-то – я ещё и в школу не ходила. Мамка теперь всяких дядек водит, вместе с ними водку пьёт и потом они голые на кровати валяются. Мы с братом уроки делаем, а она только орёт – это подай, то принеси! Мы же все в одной комнате живём, даже кухни нету – общая. У одного дядьки хер здоровый, как колбаса, он мамке говорит: «Не могу при детях!», а она ему – «Да они привыкли давно, ну хочешь – Лизка тебе отсосёт? Лизка, пососи ему х..., он тебе шоколадку купит!»
А сама пьяная в жопу! Ты чё, дура? Не буду! – говорю. «Ах, так?! Ты так с мамкой разговариваешь?! Убью ссыкуху!» - Сковородку схватила, как врежет мне по руке – я её месяц потом поднять не могла! Я скорее удирать на улицу, она за мной! Еле её тот дядька поймал! А холодно уже было – ноябрь! Я голая иду, дрожу, плачу, а вдруг навстречу - милиционер! Закричал что-то и ко мне – еле удрала, я-то все подворотни в округе знаю! Домой поздно пришла – дрыхнут уже все. Думала, хоть в ванне согреюсь – а колонка не зажигается! Тётка Танька где-то газ на ночь перекрывает, всё боится, не случилось бы чего. Да, еле согрелась тогда!»
Лиза немного полежала на спине, закрыв глаза, а затем продолжила: «А как-то раз другой дядька говорит: «Иди сюда, ссыкуха, поиграй с моим прибором!» И суёт мне свой хер раздутый. Я его двумя руками взяла, а что дальше делать – не знаю. Гну – он не гнётся, мну – он не мнётся, тогда я начала кожу вверх и вниз двигать, а они с мамкой смеются. «Способная у тебя дочь растёт, через годик-другой вместе гулять будете! На, выпей!» - и даёт мне стакан, а сам давай мамкины сиськи мять. Я думала – вода, как глотну! Так всё во рту и обожгла, это водка оказалась! Я – давай чихать и отплёвываться, а они опять ржут, потешаются.
А моему братке одиннадцать, так он уже несколько раз водку пил. Говорит, что только в начале жжёт и блевать тянет, а потом кайфово! Ладно, пойду я, пожалуй, отолью, а то опять под себя нассу!» Лиза встала и голяком отправилась в туалет.
Когда она вернулась, мне удалось собраться с силами и достаточно внятно прошептать: «Лиза, а где твоя курточка?» - «Да у меня её тоже отняли! Я ведь и курточку обоссала!» - «Как это?» - «Да когда штаны отобрали, так я её обвязала вокруг живота, как юбку – всё лучше, чем с голой жопой гулять. Ну и опять, понимаешь, забыла отлить, так что обоссалась, да так неудачно – и сзади, и спереди.
А тут как раз старая нянька идёт – та, что с меня вчера штаны сняла! Так она аж слюнями брызгалась, меня прямо по морде мокрой пижамкой била, ну и отобрала, конечно! Хоть бы простыню дали, суки!» - «Лиза, ты возьми мою курточку, она же мне не нужна!» - ещё раз прошептал я, пересиливая боль. «Спасибо, пацан! Да нет, не возьму – и меня застукают, и тебе попадёт! Я уже придумала – вот же у меня полотенце есть, смотри, какое большое! Можно укрыться, а завтра это у меня юбка будет! Только мне пока не холодно!» Лиза перевернулась на живот. «Эх, всё-таки хорошо в больнице, не то, что дома! Сёстры добрые, никто не ругается! И кормят офигенно, да ещё вовремя!
А дома, бывает, от мамки днями еды не дождёшься, особенно, когда пьяная! Тогда мы с браткой сами пропитание добываем... Эх, знала бы – куда, так сбежала бы из дому, да только кому я нужна, я же ссыкуха!» - «Слушай, а ты доктору скажи – может быть, тебя вылечат!» - снова просипел я. «А разве лечат от этого?» - «Обязательно и непременно!» - уверенно заявил я, до того хотелось помочь девчонке. «А что, может и правда сказать? Вдруг вылечат – а то не могу же я всю жизнь голая ходить! Мне-то похер, особенно когда тепло, но ведь и холодно бывает!» - От волнения Лиза подскочила и села на койке по турецки.
«Всё, завтра же обязательно скажу! Бить же они меня не будут – здеся культурно ведь, а поругают, так с меня - как с гуся вода!» Возбуждённая девчонка ещё долго что-то бормотала, я же опять провалился в забытье.
На следующее утро в субботу обход проходил быстрее обычного. Когда процессия задержалась у Лизкиной койки, девочка густо покраснела, но всё-же собралась с силами и сказала громким голосом: «Тётеньки врачи! Полечите меня ещё, пожалуйста – я всё время обсыкаюсь и ничего не чувствую нахуй!...» Главный недоумённо посмотрел на одну из женщин в белом халате, и та затараторила: «Понимаете, эта девочка из неблагополучной семьи, у неё хроническое недержание мочи, похоже на дисфункциональное мочеиспускание, осложнённое ....» - далее разговор пошёл уж совсем на врачебном языке, и я перестал что-либо понимать.
Врач насупился ещё больше: «Очень странно, Эмма Васильевна, что мы узнаём об этом в последний день – вы же на выписку её собирались готовить! Кстати, почему ребёнок лежит на голой клеёнке? Я понимаю, какой это груз, но лечить её будем – немедленно переводите в неврологию! Меняйте местами кого угодно – но эта девочка должна лежать там! Далее – узнайте, с кем мне связаться из милиции по её вопросу, подготовьте телефонный разговор после обеда!»
Суббота была сокращённым днём и сестры торопились поскорее закончить процедуры и уйти домой. В палату влетела Зиночка: «Послеоперационные, как у вас со стулом?» - При чём тут стул? – подумал я. В больнице были табуретки, кушетки, даже диваны разные – но вот стульев-то почти и не было! Вслух же я спросил, превозмогая боль: «Послеоперационные – это я с Нариной, что-ли?» - «Ну да, и ещё Галя с Наташей. Когда последний раз по-большому ходили, только честно?» (Ну, это я сразу догадался: «по-большому» - значит КАКАТЬ!) - «Да ещё до операции, мы же есть пока не можем много, так и какать не с чего!» - за всех ответила Наринка.
«Значит вчера клизмы вам никто не ставил? – Ладно, опять мне отдуваться – давайте все в процедурную, это совершенно необходимо, а то животы разболятся!» - Ну клизма, так клизма – я уже знал, что это такое, и совсем не испугался.
Однако в детской процедурной было не протолкнуться, Зиночка аж расстроилась: «Нет, так я опять до вечера не управлюсь! Девочки, вы уж побудьте пока тут, а я ребят на третий этаж свожу, там уже пусто. Уткин и вы двое – за мной!» Я и еще двое ребят чуть постарше меня поскакали за Зиночкой.
Одеты все были лишь в штаны, старший пацан выглядел толстяком, с его носа свисала большая зелёная сопля. Тот, что помладше был всё равно на пол головы выше меня, очень коротко, почти налысо подстрижен, и при своей худобе выглядел крепышом – вон, какие мускулистые руки, уж если такой ущипнёт, то мало не будет!
Процедурная на третьем этаже оказалась вовсе не пустой: богатырского вида женщина в белом халате натягивала резиновые перчатки, а невысокий плотный дядька смешно прыгал возле кушетки, стараясь снять запутавшиеся пижамные штаны. – «Ой, Нина Васильевна, это вы тут!» - «Зиночка, заходите ради бога, мне только одного больного посмотреть, и я исчезаю немедленно! Ребята, посидите пока!» - Мы дружно уселись на ближнюю кушетку, Зиночка стала наполнять клизмы, а дядька наконец снял штаны и смешно влез на четвереньках на соседнюю кушетку, сильно оттопырив голую задницу.
Женщина-врач смазала палец в резиновой перчатке вазелином (я сразу узнал знакомый запах!) и полностью засунула его прямо в дядькину попу! Он же не только не возмутился такому нахальству, но даже как-бы подвинулся навстречу руке в перчатке!
«Так, так - чуть прогнитесь! Ну что сами чувствуете – я же давлю прямо на вашу больную железу! Всё запущено совершенно – теперь только операция вас и спасёт, умрёте ведь под забором от разрыва мочевого пузыря!» - «Шо? Ну почему сразу – забор, и какое-такое вы там щупаете?
У меня вот действительно горе – не при дамах будь сказано, но на моём половом члене возникли проблемы, я уже не имею шанса, чтобы вы посмотрели мою мошонку, а вы всё время уделяете через задний проход!» - плаксивым голосом ответил дядька. «Это ещё что за новости! Быстро показывайте!» - сказала врачиха и вытащила глубоко засунутый палец из его попы. Дядька слез с кушетки и выставил прямо под нос женщине свой здоровенный писюн. Врачиха сняла резиновые перчатки, и стала щупать дядькины яички, одно из которых было просто огромным, намного больше другого.
Увлёкшись прощупыванием, она стала двигать кожу на здоровенном дядькином писюне, и в процедурной резко завоняло чем-то противным: «Фу, Малкин, ну почему вы не промываете под крайней плотью?» - «Нет, я вас умоляю – это где же я могу совершить туалет в вашей прекрасной больнице с разбитыми унитазами? Уже третий космонавт готов к полёту, но сортир у нас во дворе, умывальники на свежем воздухе вместе с женщинами и детьми, а я-ж таки потею как боцман!»
Врачиха продолжала щупать дядькины яички: «Зиночка, вы ведь студентка? Подойдите-ка сюда, это просто случай из хрестоматии!» - «Нина Васильевна, у меня стажа не хватает, я в следующем году только буду поступать!» Повернувшись к нам, девушка даже залилась румянцем: «Но я ведь на педиатра хочу, по детским болезням!» - «Так поэтому я вас и зову – если бы эту патологию выявили в детстве, то медикаментозно бы всё выправили, а сейчас – только под нож, да и то успех не бесспорен!» Красная от стыда Зиночка подошла к дядьке и стала послушно рассматривать его писюн. «Нет, вы уж пощупайте мошонку, ни в каком институте таких пособий не найдёте, а книги – они и есть бумага, это надо чувствовать – вот лимфатические узлы гипертрофированные вам о чём говорят?»
Самое интересное, что дядька не только не постарался прикрыться, а гордо выставлял своё хозяйство женщинам на обозрение, на его лице даже проступила какая-то блаженная улыбка. Врачиха же нарочно или нечаянно старалась всё показать не только Зиночке, но и нам троим, сидящим буквально рядом на кушетке. Разумеется мы смотрели во все глаза, а стриженный пацан аж рот разинул. Зиночка послушно прощупала дядьке между ног, отчего он только шире заулыбался, обнажив жёлтые зубы.
«Семён Владиленович?» - «Да можно Владимирович!» - «Это не моя вина, что вас так запустили, я всё это вижу в первый раз! Так что оперировать вас во вторник не будем – нужны дополнительные анализы и снимки!
И операция предстоит более сложная – только требование категорическое: я иду на преступление, но отпускаю вас домой на выходные – хоть в бане, хоть в пруду, хоть на площади – но промойте всё под крайней плотью! И советую лобок побрить самостоятельно – у нас тут условия вы сами видите какие! Бритвы старые, сёстры нищие! Со мной сейчас пойдёте, и получите свою одежду!» Дядька просто просиял: «Ниночка Васильевна, да я тише воды и ниже клевера! Как сказали, так Сёма и сделает, в самом лучшем виде!» -
От возбуждения дядька с трудом натянул пижаму и вприпрыжку выскочил из процедурной вслед за врачихой, а Зиночка наконец занялась нами вплотную: «А ну, гвардейцы - штаны долой и на кушетки боком! Это у нас Уткин, Сидоров – а ты кто?» Стриженый пацан снял штаны и неожиданно тоненьким голосом как-то сдавленно пропищал: «А я – Капустина Катя!» Я невольно обернулся и увидел уже знакомую девчачью щелку между ног и никакого писюна! – «Вот незадача – так ты девочка?» - И без того розовая Зиночка совсем покраснела от конфуза: «Ну ты не испугалась, маленькая – это ведь сильно больной был мужчина!» - «Да чего тут страшного – интересно даже!
У моего папки – совсем не такие яички! А у братиков пиписьки совсем маленькие! Я вот тоже вырасту и буду доктором!» - «Ну и хорошо, солнышко – подставляй попку!» Зиночка ловко вставила Кате клизму и перешла к толстому пацану, у которого писюн почему-то надулся и торчал торчком. Я опять удивился, а Зиночка просто всунула ему шланг в попу как ни в чём не бывало. Я уже несколько раз видел здесь в больнице такие раздутые писюны и решил, что раз никто не обращает на них внимания, то это совершенно нормально.
После клизмы я почувствовал себя намного лучше и вернулся в палату повеселевшим.
Становилось всё темнее и темнее. Было не просто жарко, а очень душно, как бывает перед грозой у нас на юге. Тяжёлый влажный воздух совершенно не двигался, накопленное в нём электричество шибало в головы. «Сегодня прогулки не будет – видите, какая страсть надвигается?» - объявила нянечка. «Все гуляем в коридоре!» Где-то вдали засверкали ...молнии, раскатисто загремел гром.
Становилось всё жарче. Одеваться после обхода никто не спешил. Полусонные девчонки так и бродили по палате без штанишек, многие сделали себе подобие вееров и пытались обмахиваться. Но пот тёк со всех буквально ручьями. Карина встала, да так голяком и потопала в туалет. Никто её не остановил и не удивился.
В палату влетела сестра в совершенно мокром халате: «Алевтина, ты одна осталась! Ну не задерживай людей - бегом марш на процедуры!». Алька стала ныть: «А в чём я бегать должна? Не могу я вашу пижаму надевать, в ней жарко! Вот, посмотрите – я только на завтрак сходила, а всё совсем мокрое! Почему у вас маек нету?» - «Щербакова, ну ты же уже большая, что же ты нервы мне мотаешь? Я бы сейчас и сама догола разделась – но надо же работать!
Кто ж виноват, что духотища такая!» - «Большая-большая! Потому и жалуюсь, что большая! Мелюзге-то что! А я вот соски растёрла – тут какой-то шов на вашей пижамке, посмотрите! И вот ещё!» «Ох ты, горюшко! Да как же тебя угораздило? Сейчас я всё обработаю! Слушай, полотенце ведь у тебя есть? Смотри – вот так на шею вешаешь и на груди расправляешь! Я на море так ходила – лифчика нет, а никто не видит! Ну пойдём же, ждут нас! И в палате потом не одевайся, пусть подсохнет!»
«Нет, девки, вы видали? Я теперь тоже буду в полотенце ходить, а то задолбала эта пижама! Придумали тоже – байковая одежда по такой жаре! Это у них летняя считается!»
Я встал и впервые после операции самостоятельно пошёл в туалет. Вначале глова опять сильно закружилась, но я немного постоял и двинулся дальше. В коридоре было необычно людно. Мне навстречу шли две старшие девочки не из нашей палаты в интересных костюмах: из полотенец они сделали юбочки, а длинные волосы распустили и перекинули себе на грудь, так что соски оказались прикрытыми пушистой волной. Все остальные девчонки провожали их восторженными и даже немного зависливыми взглядами.
Вдруг по коридору пробежали три совершенно голых пацана, искусно лавируя между детьми, и скрылись за дверью туалета. «Девчонки, гляньте! У седьмой палаты всю одежду отобрали!» - «Ух ты! А почему?» - «Да они вчера пошли на пруд черепах ловить, так перемазались все с ног до головы! И к отбою опоздали, даже без ужина остались!» В это время из туалета вышла голая Каринка. «Ой, Кариночка, а ты чего без штанов?» Но та лишь показала себе на горло, пробурчала что-то нечленораздельное и пошла в палату.
Когда я выходил из туалета, меня в дверях чуть не сбили с ног ещё два голых пацана гораздо старше меня. За окнами громыхала гроза, дождь лил как из ведра. Однако прохладнее почему-то не становилось, скорее даже наоборот. В коридоре уже несколько девчонок прогуливались в юбочках из полотенец. Одна из них поймала пробегавшего мимо голого пацана: «Миша, Миша – а что же вы полотенцами не повяжетесь?» -
«Ага, полотенцами! А они у нас есть? Полотенца-то как раз самыми первыми отобрали – мы стали умываться, а эта зелёная гадость не отмывается ни фига! Я тоже тёр-тёр, а всё равно полотенце потом зелёное стало! Ну Нинка и разозлилась – такое, говорит, и в выварке не отстираешь! А всё этот Вован – Я знаю дорогу, я знаю дорогу! Завёл почти по пояс, мы рады, что вообще хоть выбрались!»
В туалете я пописал и напился воды прямо из под крана – хотя глотать было всё ещё трудно и больно, но пить так хотелось, и журчание воды так соблазняло, что я не выдержал. После этого мне стало так хорошо, как до операции бывало не часто. Придя в палату я привычно снял штаны и лёг поверх простыни.
Вдруг из коридора в нашу палату девчёнки затащили совершенно голого пацана чуть постарше меня. Он усиленно выворачивался, тряся длинным худым писюном, но силы были явно не равны: девчонок было много. «Сюткин, ты это куда так торопишься?» - спросила нахальная рыжая девчонка. «Ой, отстаньте, в туалет охота! Чо привязались?» - «Как это «чо» - ты почему без штанов бегаешь, и не стыдно тебе?» - «А вы сами голяком – это чо?» Все девчонки в палате действительно были без трусов, и уж тем более без курточек - «Так мы-то в своей палате, дурень, сам же знаешь, что на тихий час пижамки надо снимать, а ты в коридоре бегаешь!» -
«Ну чо пристали – забрали у нас штаны у всех, так уссаться теперь?» - «Ну зачем же – вот у нас судно есть, вот и посикай!» - «Это что же – при девчонках? Ни за что не буду! Отпустите, идиотки!» - Бедный пацан рванулся изо всех сил, но держали его крепко: «Ах, ты ещё ругаться будешь? А ну быстро сикай, а не то – прямо сейчас отвинтим твою пипиську!» Одна из девчонок действительно схватила его за писюн. «Ай, отстаньте! Фиг с вами, смотрите – чтоб ваши зенки полопались!» - Пацан стал писать в давно уже подставленное судно. Посмотреть на такое сбежалась вся палата, только я с Каринкой, да ещё новенькая соседка остались лежать.
На неожиданное представление девчонки реагировали по-разному. Некоторые, посмотрев лишь мельком, тут же отворачивались с брезгливым видом. Многие равнодушно поглядывали, хихикая при этом, а кое-кто из девчонок чуть ли не носом уткнулись в писающего пацана, стараясь не проронить ни капли.. Вдруг кто-то закричал: «Атас, к нам идут!» Пацана моментально вытолкали за дверь, а судно задвинули. Вошла толстозадая медсестра с капельницей, которую неловко поставила моей соседке.
Уронив что-то на пол, медсестра сильно наклонилась, и её юбка задралась сзади чуть ли не до пояса. Трусов на ней не было, и она чуть ли не тыкалась в меня своей толстой попой. Меня всегда удивляло, почему женщины, особенно пожилые, наклоняются, если что-то надо поднять? Ведь гораздо проще присесть! А ещё лучше – просто лечь на живот, да и искать себе спокойненько!
Дождь за окном шумел всё сильнее. Какой там дождь – гроза, ливень, буря! Но и голоса в коридоре становились всё громче, так что девчонки всё чаще с любопытством высовывались за дверь. Я тоже не выдержал, и забыв натянуть штаны, вышел в коридор.
Я даже не сразу осознал свою голопопость – весь коридор буквально кишел детьми, но ни на ком из них пижамок не было! Почти все были завернуты в полотенца в виде юбочек, а некоторые старшие девочки – ещё и во второе полотенце вокруг груди (Уж не знаю, откуда они добыли вторые полотенца!) Но некоторые маленькие пацаны и девчонки запросто бегали совсем голые, и никто не обращал на них внимания! В коридоре образовалась общая большая игра в ручеёк – все ли помнят такую?
Основная задача – найти себе пару, пары берутся за руки и становятся в затылок друг другу, подняв сомкнутые руки и образуя таким образом живой тоннель, по которому пробегают одиночки. Одиночка может схватить по дороге за руку любого; тот, кого схватили теперь становится членом новой пары и должен бежать вперёд, где они поднимают сомкнутые руки, продолжая живой тоннель. Осиротевший же член разбитой пары теперь должен бежать в начало тоннеля и проходить сквозь него, превратившись в одиночку и стараясь схватить себе в пару кого-нибудо по дороге.
Игра эта – подвижная и азартная сама по себе, а тут ещё своеобразные костюмы участников просто не могли не спровоцировать некоторых пацанов на озорство – пробегая по тоннелю, они по дороге срывали с девчонок полотенца, оставляя тех совершенно голыми. Девчонки ответили тем же, и визг поднялся просто неимоверный.
Лишь несколько старших девчонок и пацанов стыдливо убежали в палаты. Как ни странно, некоторые дети специально сняли полотенца, благо все взрослые куда-то подевались. Даже застенчивая Алевтина распущенные длинные волосы перекинула на спину, выставив свои уже недетские сиськи на всеобщее обозрение. Лишь отдельные девчонки оставили полотенца лишь для того, чтобы сильнее повизжать, а если полотенца с них никто не стаскивал, их роняли нарочно, я сам видел. Совершенно голые пацаны тащили за руки голых девчонок, как будто так и надо! Открыв рот от изумления, я любовался разноцветными волосами на письках старших ребят ...и девочек.
Вдруг я захотел какать. Забежав за бумажкой для попы, я без трусов потопал в туалет, как будто так и надо. Только успел усесться над унитазом, как вошли две старших девочки не из нашей палаты, быстро размотали полотенца с бёдер и уселись писать: «Людка, а тебе тринадцать уже исполнилось?» - «Да, ешё в апреле!» - «Ой, а мне только через неделю будет! Ну ты теперь убедилась, какой ОН у Соловьёва огромный?» - «Да уж, отрастил колбасину! А в школе – тихий-тихий, пионер и отличник, а сам, похоже, по два раза на день дрочит!» -
«Ты-то откуда про него знаешь?» - «Как? Моя лучшая подружка Наташка с ним в одном классе учится!» - «Ах, вот оно что? Ты лучше скажи, как по-твоему – рассмотрел он мою щелку или нет?» - «Ха, де её вся больница рассмотрела! Ты так ноги задрала, что и слепой увидел бы. Признайся – ведь нарочно на жопу упала?» - «Вот и нет – упала-то ненарочно, а уж ногами специально дрыгала!» - «И не стыдно тебе!?» - «А почему вдруг стыдно? Чем наши писечки хуже ихних сосисок? Да пусть смотрят и завидуют! Слушай, а я хочу его пощупать!» - «Ну ты чо, совсем дура? Ведь серьёзно схлопочешь за такое!» - «Да ну – ерунда!
Всё сделаем как будто нечаянно, я уже придумала – я вроде бы опять упаду перед ним на коленки, а ты уж меня толкай тогда на него и убегай! Мне-то и делать ничего другого не останется, как только за него ухватиться!» - «А как-это ты упадёшь на коленки? Опять поскользнёшься, что ли?» - «А с меня вроде-бы полотенце упадёт, он как раз от моего голого вида обалдеет, нам и лучше! Да не бойся ты, всё ничтяк будет!» Девчонки быстро обмотались полотенцами и убежали.
Когда я через пару минут вышел из туалета, игра как-то уже сама собой выдохлась, а полуголые и совсем голые дети столпились у настежь открытых окон, заворожённо глядя на величественное зрелище. Раскаты грома не прекращались ни на минуту, дождь лил как из ведра. Вдруг кто-то зябко поёжился и пошёл надевать пижамку. За ним потянулись и остальные. Как-то незаметно все оказались одетыми в штаны, и лишь несколько малышей продолжали бегать голяком. Я тоже ощутил свою голозадость и пошёл в палату.
Свет не включали, нянька сказала, что в такую сильную грозу этого делать нельзя, а то и молнией может шибануть и всё равно всё перегорит. Было почти темно, и притихшие девчонки улеглись на койки. Где-то недалеко от меня послышался громкий шопот: «Танька, ну Танечка – ты же обещала рассказать, как это – ебаются?» - «Как-как – ну ты вообще, что ли не знаешь ничего? Парень засовывает свою морковку тебе
в письку, и двигает туда-сюда!» - «Это и всё? А как же он засунет – писька маленькая, а у них разве это морковки? Это сосисочки мягкие, я сама видела!» - «Видела, да не всё! Они же у мальчишек встают, ну в смысле торчат всегда перед этим!» - «Это как у Кольки Сидорова сегодня? Ну тогда понятно!» - «И ничего тебе непонятно – у нас тоже писька растягивается, и такая специальная смазка выделяется!» - «А ты откуда знаешь, сама-то пробовала?» - «Ну конечно пробовала!» - «Ой, а с кем? Ну Танечка, ну миленькая, ну расскажи!» - «Хватит, отстань! Про это нельзя рассказывать никому! Да у нас всё-равно не получилось ничего!»
Разговор перестал меня интересовать, и я незаметно уснул под девчачий шопот.
(Окончание следует)