Городская квартира. Большая, просторная. В спальне на постели спит мужчина. Сильный, красивый, ... желанный. С трудом отворачиваюсь и смотрю на девушку передо мной. Зрелище еще то: рыжие волосы в художественном беспорядке... ладно, волосы просто всклокочены, губы опухли от поцелуев, на груди — следы засосов. Из одежды — мужская рубашка, в которую при желании можно завернуться пару раз. Зеленые глаза блестят от счастья. Подмигиваю, и девушка послушно подмигивает в ответ. Не удержавшись, прикасаюсь к зеркалу, и рыженькое чудо повторяет мое движение. Вот только глаза у нее на секунду становятся печальными, а яркий изумрудный оттенок сменяется зеленоватой бездной речного омута. Многие годы я не видела своего собственного лица, отражаясь в глазах мужчин в облике тех, кого они когда-то потеряли. И вот теперь я — снова я. Настоящая, почти живая. На долго ли?
Час назад его сильные, но такие нежные руки скользили по моей коже, ласкали соски, медленно путешествовали по всему телу, спускаясь все ниже, туда, где сосредоточились все мои желания. И когда, после бесконечных ласк, он наконец вошел в меня, я подалась ему навстречу, заставляя двигаться быстрее, резче, стремясь скорее утолить сжигающее меня желание. Этот раз был неистовым и грубым. Удивительным и совершенным. За ним последовал медленный, мучительно нежный. Каким будет следующий раз? Не знаю, но уверена в одном — он раскроет для нас двоих новые сверкающие грани нашей любви, подарит вечность...
***
Наша встреча на берегу прошла... странно. Ну, вот как бы вы отреагировали на появившуюся из воды девушку, которую любили в юности? А если при этом она погибла двадцать лет назад? И при этом вы почему-то не поддались магии. Думаю, диким криком или попыткой вспомнить все когда либо слышанные молитвы. И это было бы нормально. Вот только Алексей вместо этого просто сгреб меня в объятья и не отпускал. Не отпускал совсем, ни на секунду, словно опасаясь, что отдалившись хоть на миллиметр, я сразу же исчезну, истаю туманом.
И он был не так уж и неправ: в какой-то миг мне просто стало страшно, захотелось отступить обратно в воду, убежать, уплыть, затаиться где-нибудь поглубже. А все потому, что происходящее не укладывалось ни в какие рамки. Хотя бы то, как он смотрел на меня: с любовью, с желанием, с тоской, ... но без ставшей уже привычной за долгие годы похоти. Нет, мое обнаженное тело возбуждало Лешу, но жаждал он те только секса, а чего-то еще, о чем я забыла давно и надолго. И запретила себе вспоминать.
Я же просто нежилась в его руках, слушала несколько бессвязные речи, смесь признаний в любви, просьб о прощении и робких вопросов, и — молчала. Молчала не только потому, что боялась навредить своим русалочьим голосом, но и потому, что боялась рассказывать. Поэтому когда Леша начал что-то говорить о нашем прошлом, я просто прижала палец к его губам и покачала головой. Что бы он не сказал сейчас — это уже ничего не изменит. Прошли годы, он изменился, я... тоже изменилась. Иногда бывает слишком поздно для любых оправданий.
Да и что рассказать ему в ответ? «Я, дорогой, провела эти двадцать лет очень насыщенно: стала русалкой (это что-то среднее между водным духом и нежитью), соблазнила больше сотни мужчин, отлично с ними потрахалась, потом — утопила, чтобы получить энергию. И, да, чуть не забыла, почти все утопленники на пару дней пути вверх и вниз по течению — моих рук дело. Надо же девочке иногда развлекаться... » Подозреваю, что даже для безумно влюбленного это будет чересчур. Пусть внешне я и похожа на диснеевскую русалочку, но настоящая речная дева — это далеко не Ариель, и никакие поцелуи не превратят меня в человека. Так что просто снова исчезнуть в воде — самый лучший выход.
В себя пришла в машине Леши, причем закутанная в его пиджак, то ли из желания спасти от холода (в летнюю жару — очень своевременно), то ли из соображений приличия. На голое тело вышло так «прилично», что если не «отвод глаз», не известно чем бы все закончилось на дороге. Но это не главный вопрос. Главный — что я вообще делаю в машине, быстро уезжающий от реки в сторону города?! Нет, мы, русалки, можем уходить от воды, особенно, если сыты, но обычно нам это просто не нужно... Вот только забыла, как на меня действует чья-то беспардонная наглость и напористость. И он вообще головой-то думает? А если я зомби и сейчас начну есть его мозги? Хотя, если судить по поведению, есть там особо нечего. А «есть мозги» в переносном смысле, не имея возможности говорить — крайне затруднительно. Вот как его развернуть обратно? Руль вырывать — так еще с дороги слетим, разобьемся. Мне-то хоть бы что, но Леша... с каких пор меня волнует, что с ним станется? И почему я его там же не утопила? Вопросы, вопросы... Я вдруг поняла, что не хочу, не буду искать на них ответы. Пусть все идет как идет.
***
Когда Леша был дома, мы любили друг друга так часто, что это казалось нереальным. То быстро, грубо, словно боясь в следующий миг потерять, то медленно, мучительно нежно, словно впереди целая вечность. Кажется не осталось ни малейшего клочка моей кожи, где не побывали его губы, ни единой частички его тела, которую я не ласкала. И даже когда к моему мужчине приходил сон, я лежала, тесно прижимаясь к его разгоряченному от любви телу, купаясь в его тепле, вдыхая запах, слушая дыхание.
Я давно перестала считать дни, проведенные в дали от реки, да и само мое двадцатилетнее существование как будто стерлось, отступило и теперь казалось каким-то кошмарным сном. Далеким и нереальным. Стоило закрыть глаза, и почти получалось поверить, что на самом деле я провела все эти годы здесь, с моим любимым, деля радости и огорчения, взрослея, и даже старея... Но стоило ночи окончиться, и солнечный свет возвращал все на свои места: я видела рядом мужчину, прожившего целую жизнь без меня, а в зеркале — юную девушку, все так же прекрасную, как и годы назад, хрупкую, нежную... с глазами древнего существа, живущего воспоминаниями и знающего лишь голод.
Поэтому стоило Леше уйти, и я сразу же задергивала шторы, гасила свет, и погружалась какое-то подобие забытья, запрещая себе думать о происходящем и о том, что будет дальше. Сидела где-нибудь в уголке застывшей статуей, пока в замке не поворачивался ключ, и до моего острого слуха не доносилось его дыхание, заставлявшее дышать с ним в унисон. И тогда я с улыбкой спешила ему навстречу, и чувствовала, как горячие руки ласкают нежную кожу, разнося живое тепло по каждой частичке моего тела, как его губы накрывают мои. Как его ласки пробуждают во мне страсть, яркую словно вспышка.
И позже, чувствуя его в себе, подчиняясь его уверенному ритму, позволяя увлечь себя ко все новым вершинам, я прикасалась к его сильному телу, то робкими ласками передавая ему свои желания, то оставляя на плечах и спине алые полосы. В такие мгновения я чувствовала себя живой, как никогда в жизни. Чувствовала себя совершенной. Постепенно я начала жить и двигаться даже если Леши не было рядом. От скуки, включила телевизор, и, рассматривая совершенно незнакомые лица, спорящие о чем-то важном, но для меня — совершенно бессмысленном, вдруг поняла, что мне интересно. Мне, русалке, которую не волнует ничего в настоящем. Это было странно. И приятно. И немного страшно, потому что я не понимала, что происходит.
В другой день я почувствовала голод. Нет, не ту пожирающую изнутри пустоту, что толкает таких как я на поиски жертвы, а самый обычный. Есть захотелось. Вот только русалки — не едят... В холодильнике у Алеши нашлась рыба. Интересно, это знак судьбы, или просто так совпало? Впрочем, оказалось, что я еще помню, как готовить. Целую вечность не решалась попробовать. А когда все же откусила крохотный кусочек — едва не застонала от нахлынувших ощущений. Оказывается вкусная пища это так... вкусно! Как я существовала без этого столько лет?!
Алеша, вернувшийся с работы, с удивлением увидел готовый ужин на столе. Оценил. Впрочем, сам съел до обидного мало, все больше завороженным видом наблюдая, как я уплетаю уже третью порцию. То ли, наконец, перестал опасаться за свои мозги, толи наоборот — начал. А после ужина, извинившись, выскочил из квартиры. Но прежде, чем я успела решить, обидеться мне или испугаться, вернулся с пакетом мороженого. Боги, я уже и забыла, как я его обожала! А Леша, оказывается, помнит. Вот только зачем так много-то? Оказалось, мороженое можно использовать весьма интересным способом. Многими способами. В эту ночь я едва не нарушила свой «обет молчания» и не начала умолять любимого наконец остановиться, прежде чем сойду с ума от наслаждения.
***
Снова отворачиваюсь от зеркала, и смотрю на спящего мужчину. Все хорошо... ведь все хорошо? Но откуда тогда тревога? Мне никогда не было так комфортно, так спокойно. Я — любима, Леша — рядом, прошлое... пусть остается в прошлом. Но что же тогда мне не дает покоя? Прошли уже месяцы как я здесь, на улице осень, но нет причин жаловаться. Даже голод не появляется. Голод?! Черт, черт, черт... Нет!
Вглядываюсь внимательнее в любимое Лешино лицо, и только теперь замечаю то, от чего неосознанно отмахивалась. Бледные, словно бескровные щеки, усталый вид, хриплое, неровное дыхание. Сейчас, во сне, он выглядит особенно уставшим. Похудевшим. Истощенным. Мои глаза меняются — и меня ослепляет блеск сотни нитей, протянувшихся от него ко мне. Нитей, переполненных энергией. Я не чувствую голода, потому что постоянно питаюсь. Пусть медленнее, чем обычно, когда растворяющаяся в водах душа разом отдает все свои силы, но зато непрерывно, день за днем, ночь за ночью. Я забираю у него жизнь, и каждая наша близость, каждый раз когда мы растворяемся друг в друге без остатка, ускоряет развязку.
Подхожу ближе и провожу по непослушным черным волосам. Леша вздыхает во сне, но не просыпается. На лице, в тот летний день показавшимся мне столь молодым, почти не изменившимся за годы разлуки, проступили первые морщины. Как же я не замечала этого раньше?
— «Не замечала?» — из глубин моего сознания вдруг приходит голос, чужой язвительный и холодный, словно подводное течение, — «Или не хотела замечать?»
— Не замечала, — во мне говорит упрямство, — Я бы никогда...
— «Что?» — в голосе звенит насмешка, — «Не причинила бы вред человеку? Забавно это слышать от тебя. Впрочем, не важно».
— Важно!
— «Нет, » — в голосе проскальзывают заговорщицкие нотки, — «Есть вещи и поважнее. Как по твоему, скольким из твоих сестер судьба вручает такой дар? Встретить виновника своего превращения, да еще и бредящего именно тобой, ... получить возможность пить его силы не в спешке, а медленно, с каждым днем укрепляя связь. Ты даже не представляешь, сколь уникальный шанс тебе выпал!»
— Шанс на что? На любовь?
— «Любовь?!» — «другую меня» захлестывает безудержное веселье, — «Любовь?! Что в ней проку? Посмотри куда она тебя привела. Бери выше: шанс снова жить! Жить по настоящему! Ходить среди людей не призраком, не видением, а во плоти!»
От такой перспективы захватывает дух. Снова стать частью мира людей, жить под солнцем в своем обличье, разговаривать, ссорится и мириться, ненавидеть и любить...
— «Заманчиво, правда?» — голос успокаивается, — «А нужна-то всего малость».
— Что угодно. Все, чтобы снова быть рядом с ним. Живой, настоящей.
— «Ну... Вот тут есть небольшая загвоздка. Надо выбрать что-то одно. Хотя, если честно, и выбора-то особого нет. Чтобы снова ожить, ты должна завершить начатое. Выпить все его силы досуха. Осталось совсем немного, ты же сама это чувствуешь. По сути, еще один единственный раз вы будете вместе, после чего твой Леша уснет и не проснется, зато ты... оживешь!»
— Нет! — я чувствую, как по лицу стекает одинокая слезинка, и это ввергает меня в настоящую панику. Русалки не плачут, это удел людей. И если эта соленая капля, что упала сейчас на подушку рядом с Лешиной головой мне не привиделась, то голос прав: грань уже почти пройдена. Еще совсем немного...
— Нет! Это несправедливо!
— «Да неужели?» — теперь в «голосе» нет ничего человеческого, словно это не мои мысли, а какой-то злобной, голодной твари, вечной как само время, — «Он задолжал тебе жизнь. Так что это как раз справедливо. Подумай: он обрек тебя на вечность мук своим предательством. Ты в своем праве. Разве ты не заслуживаешь солнца, настоящей любви, ... может быть, даже детей? Ты помнишь свои наивные детские мечты о детях? Всего один шаг, и они снова станут возможны! Хоть раз за вечность не будь дурой. И к тому же, даже если не сделаешь шаг сама, все случиться само собой, просто медленнее. Вы слишком сильно связаны. Не сегодня — так завтра... »
— Жизнь... но зачем мне жизнь, если его не станет? Я не могу...
— «Справишься», — в голосе даже намек на сочувствие появился, — «Живые всегда как-то справляются. Ты ведь не думаешь, что твой Леша все эти годы жил монахом? Два брака, ребенок... Он помнил тебя, но жил дальше. У русалок есть только прошлое, а у людей — еще и будущее».
— А если я не хочу будущего без него?
— «Ну, это твое будущее, твой выбор. Решай скорее, пока он не проснулся и не решил за тебя».
Кажется, целую вечность смотрю на милое мне лицо. «Голос» прав, особого выбора нет, да и никогда не было. Хочу поцеловать моего любимого, но не решаюсь, и просто тихо ухожу в соседнюю комнату. Здесь в шкафу груда самой разной одежды, которую для меня накупил Леша в первые дни, когда еще думал, что меня удастся вытащить на улицу или в общество других людей. Стоило немалых трудов убедить его, что это невозможно. Так что почти все вещи еще в упаковке. Одеваюсь быстро и тихо, не особенно вникая, что именно попадается под руку, и лишь стараясь не выделяться. Закрыв за собой дверь квартиры, с минуту собираюсь духом: до реки далеко, и встречи с людьми неизбежны. Я, теперь, конечно куда больше похожа на них, но мало ли...
Но ничего, я доберусь. Связывающие Лешу и меня нити по-прежнему щедро питают меня энергией, но их можно разорвать. Надо просто уплыть подальше. Русалки обычно не уходят далеко от мест, где все случилось, но пусть я буду первым исключением. В конце концов, моя река впадает в океан, а уж по морским водам я доберусь до куда угодно. Например, в Австралии сейчас весна.
До берега добиралась автостопом. Водители охотно подбирали одинокую голосующую девушку, но почему-то по пути — робели и даже не пробовали приставать. То ли мои силы ушли еще не полностью, и сквозь реальный облик проскальзывали задевающие их душу черты, то ли просто перемудрила с одеждой. За двадцать лет можно и отстать от моды.
Река встречает меня промозглым холодом. Снега еще нет, но приход ледяных туч не за горами. Снова смотрю на посеревшую речную гладь и грустно улыбаюсь: я совершила полный круг. Даже погода похожа. Не обращая внимание на охватившую тело дрожь, стягиваю с себя одежду. Вот и все, осталась пара шагов, и вода примет глупую беглянку в свои объятья, укроет, утешит. Интересно, снова придется тонуть, или на этот раз все пройдет легче? Сзади раздается какой-то шум, но это уже не важно. Вообще больше ничего не важно: мир живых, где я незваной гостьей провела несколько месяцев, больше не должен держать меня.
Ледяная вода обжигает ноги, но я упрямо захожу все глубже. Еще пара шагов, и можно будет нырнуть, ... но в этот момент чьи-то сильные руки обхватывают меня и выдергивают из воды на берег, словно морковку из грядки. В ярости вырываюсь, но сейчас я — почти человек, а захватчик держит крепко. Когда же наконец мне удается развернуться, я наталкиваюсь взглядом на глаза Алексея. Он в ярости, и при этом — безумно испуган. А еще ему больно, и это лишает меня последних сил, гася волю к сопротивлению.
— Аля, — поняв, то я больше не вырываюсь, он ослабляет хватку, — Прости, но я не могу тебя отпустить.
Один раз я уже опоздал, но второго шанса я не упущу.
— Ты не понимаешь! — слова вырываются сами, и, прежде чем успеваю испугаться, понимаю, что голос у меня сейчас самый обычный. Испуганный, дрожащий от холода, слегка хриплый, но — человеческий.
— Не понимаешь! Я не могу остаться! Если я не уйду — ты умрешь. Веришь?
— Пусть так, — по глазам вижу, он верит, но осознание возможной гибели оставляет его равнодушным, — Но я рискну.
— Это не риск. Просто глупость. Здесь нельзя выиграть! — ну вот как его убедить...
— Зато я отлично знаю, что именно проиграю, если позволю тебе уйти. Раз уже обжегся. Так что куда бы ты не пошла — я пойду за тобой.
— Глупо... Какой же ты глупый, — холодно, поэтому прижимаюсь к Леше сильнее, и наконец-то целую. Кажется, тепло его ладоней расходится по всему телу, заставляя кровь вскипеть. Не важно, что будет дальше, но сейчас мы живы оба.
Даже обычным взором видны сотни, нет, уже тысячи светящихся нитей, сплетающих нас в одно целое. И энергия больше не течет от него — ко мне, но мечется между нами, умножаясь с каждым разом, разливаясь вокруг, и закручиваясь стремительным водоворотом. Не знаю, что сейчас увидели бы случайные свидетели. Огненный смерч? Объятые ослепительным пламенем фигуры? Просто двух странных людей, обнимающих друг друга на берегу реки? Свет, разлившийся вокруг, ослепляет. Закрываю глаза, и во всем мире остается лишь тихий шепот:
— Аля...
***
— Аля, стой! — сильные руки отрывают меня от перил и прижимают к широкой груди. Прижимают от души, крепко, заставляя издать полу задушенный писк. Распахиваю глаза и вижу прямо перед собой обеспокоенное лицо Леши. Молодое лицо. Ошарашено оглядываюсь: мост, осень, ледяной дождик, Алексей студенческого возраста... и руки совсем онемели. Ну, это хорошо, будет не так больно совершить задуманное.
— Аля, я...
Закончить Леша не успевает, потому что кулак со всех моих невеликих сил впечатывается ему в челюсть. Чистый нокаут... был бы, будь во мне килограмм на шестьдесят побольше. А так даже головой не мотнул, лось здоровый. Пощечина удается на славу, но тоже ноль реакции. Ногтями в физиономию что ли вцепиться... Но на этапе подготовки меня ловко ловят за руки и заводят их за спину, крепко прижимая к себе. Пытаюсь боднуть его головой, но лишь утыкаюсь в грудь. Какой же он все таки высокий, гад. И такой... уютный. Ну вот, не удержалась: реву из-за парня, который меня обманул... на груди у парня, который меня обманул. Блин, неловко как-то получается. И все-то у меня не как у людей.
— Пожалуйста, посмотри на меня.
Поднимаю взгляд. Сквозь слезы лицо Леши постоянно меняется, и я даже не могу сразу понять, сколько лет удерживающему меня человеку. Сорок или двадцать? В глазах проясняется: все таки двадцать. И вид очень расстроенный. Выдавливаю из себя сквозь всхлипы:
— Ты меня обманул! Было пари...
— Да, было, — Алексей даже не пытается оправдываться, — Тупое, идиотское пари. Но, знаешь, я ни капли о нем не жалею. Ведь если бы его не было — мы могли так и не познакомиться поближе. И я бы в тебя не влюбился.
Мои кисти, сжатые в его горячих ладонях, начинают отогреваться, и теперь их словно покалывает миллион маленьких иголочек. Но ведь есть еще кое-что.
— А та... девушка? Блондинка.
— Лена? — Леша на миг мрачнеет, — Она — причина, по которой я сразу не рассказал тебе все, когда понял, что это серьезно. Мы с ней два года были вместе. Нет, никакой безумной любви, но я должен был с ней поговорить, прежде чем двигаться дальше. Расставить все точки, сказать «прости и прощай». Это она сказала, что мне следует поторопиться искать тебя, прежде чем ты не натворила дел. Сама сожалеет, что так вышло.
— То есть вы...
— Теперь — просто друзья. Аля, я не жду, что ты сразу мне поверишь, но, пожалуйста, дай мне шанс. Пошли со мной.
Иголочки перекочевали с рук на все остальное тело. Надо бы собраться, и выдать что-нибудь из серии «не в этой жизни, козел», как и положено приличной обиженной девочке, но то, что я по прежнему плотно прижата к Леше, сильно мешает думать. И вести себя прилично — тоже. И все же я пробую.
— А если мне в другую сторону?
— Куда бы ты не пошла — я пойду за тобой, — Леша улыбается своей фирменной нагловатой улыбкой, — Не могу тебя отпустить. Извини.
Вздрагиваю и кошусь на реку. Вон там, под водой... хотя нет, показалось.
— Тогда пошли отсюда, ладно? Холодно. И учти, я тебя еще даже близко не простила.
— Обсудим это... вечером, — по моим губам скользит легкий поцелуй. Даже не поцелуй, а, скорее, обещание. Намек на увлекательные перспективы вечернего обсуждения. Краснею. Вместо иголочек, по телу разливается тепло. Наконец-то отлипаю от груди своего «обидчика» и демонстративно растираю побаливающий кулак. Челюсть у него каменная что ли...
Уходя, бросаю последний взгляд на реку. Привиделось ли мне это, или там, в холодной глубине действительно скользят безмолвные хищные тени, живущие лишь прошлым и осколками чужой боли? Надеюсь, это все-таки был просто сон. Если же нет, то хочется верить, когда-нибудь даже русалки поймут, что любые обиды — это лишь следы на воде. Надо просто позволить им растаять — и жить дальше...