Женился я неожиданно. Когда в меня, преуспевающего сорокалетнего аналитика United VOR Inc., без памяти влюбилась девочка-девятнадцатилетка, я, честно говоря, растерялся. Я понятия не имел, что это за птица, какой у нее характер, подходим ли мы друг другу и так далее. Правда, Юля была такой красивой, что обо всем об этом некогда было думать. Она липла ко мне, и я не мог отказаться от подарка, который судьба сунула мне прямо в постель — от тугих юных сисек и сочной целочки, которую я раскупорил прямо-таки со священным трепетом, от вкусных влажных губ, щекочущих мне лицо и шею, от волнистой гривы, окутывавшей Юлину спинку до пояса...
О свадьбе первой заговорила ее мамаша, на редкость неприятная молодящаяся тетка. Юля была готова «жить цуциком у меня на коврике», но... «черт подери, почему бы и нет?» — думал я. Почему бы и не отблагодарить девочку за то, что она сделала мою жизнь сладкой, как ее губки? И женился.
Первый месяц мы жили, как в сказке. Юля была благодарна мне, что я не отверг ее, а я был благодарен Юле за то, что она есть. Благодарность срезала все непонятки на корню, и мы с Юлей никогда не ссорились. К чему ссориться, когда можно трахаться?
А трахались мы столько, что звенело в ушах. Юля была неутомима, я старался не отставать — и все свободное время мы проводили друг на друге. Секса было так много, что я наконец избавился от мучавшей меня бессонницы: облизанный, зацелованный, затисканный, выхолощенный до капли, я проваливался в глубокий сон до утра, а утром меня будил Юлин язычок, щекочущий мне яйца. Я был свято уверен, что мы с Юлей — идеальная пара, и гордился тем, что никогда не оставляю ее без оргазма (хоть куни, хоть вибратором, хоть как).
Поэтому я был очень встревожен, когда ощутил, что что-то не так. Внешне все было прекрасно — Юля оставалась нежной и заботливой, какой она была все время, — но в постели, где мы общались не словами, а потоками энергии, я стал чувствовать в ней какую-то заминку.
Я не мог понять причины. Вначале я думал, что у Юли появился кто-то другой, и мучился от ревности. Рядом с Юлей постоянно крутился какой-то Серега, друг ее детства, и время от времени позволял себе чмокать ее в щечку и тискать за бедра, будто имел на это право. Мне хотелось дать ему в зубы, и я не сдержался бы, появись он в эти дни рядом.
К счастью, я быстро понял, что все это глупости: Юля слишком явно была в меня влюблена. Я пытался поговорить с ней, но Юля засмущалась, раскраснелась, а потом еще и расплакалась. Неделю я ходил, как чумной, а потом догадался проверить, где моя Юля шастает в сети.
Конечно же, она не чистила журнал, и весь ее досуг лежал передо мной, как на ладони. Просмотрев историю за последние две недели, я почувствовал, что на верном пути.
Правда, я ничего не понимал: такими странными и бессмысленными казались мне Юлины увлечения. Промучившись день, я решил рассказать обо всем Кате.
Катю я знал со школы. Ей было тридцать лет, и выглядела она лучше всех элитных блядей, вместе взятых. Когда-то — было дело — мы с ней трахались, да так, что я хрюкал от напора Катиных бедер, выламывающих мне член. Это было давно и неправда: Катя переспала со всеми сотрудниками, со всеми сотрудниками сотрудников, со всеми их родственниками и родственницами, не брезгуя ни стариками, ни подростками, и несколько раз зазывала меня на групповушку. Я пытался воспитывать ее, но всякий раз ее сочное тело каким-то образом оказывалось надетым на мой член, и я верещал от блаженства, думая о том, что воспитательный порыв придется отложить на потом.
При этом она была блядью только в постели, а в миру на нее можно было положиться, как на себя, и даже больше. В свое время я вытащил ее из лап сутенеров, устроил у себя на работе, и она была по гроб жизни благодарна мне.
Вызвав Катю «на собеседование», я без обиняков выложил ей все, что меня волновало. Катя выслушала меня, нервно подергивая ножкой, затем рассмеялась и хлопнула меня по колену:
— Эх ты, тундра! Отстал от жизни! Повезло девочке, нечего сказать — вышла, понимаешь, за толстошкурого мамонта. Хорошо, хоть мне рассказал.
— Да в чем дело-то? Катюх, не томи, объясни по-людски...
— Щас все тебе объясню. Фетиши у твоей девочки, ясно? О сексуальных фетишах слыхал, надеюсь? Волнуют они ее, клином засели в голове, по всему видать...
— Фетиши?
— Ну да. Говоришь, пока тебя нет, ролики смотрит странные? Это для тебя они странные, а многих женщин такие вещи волнуют сильней залупы, воткнутой в самое нутро, понял? Бритье девушек налысо — сильнейший фетиш, от него и девки, и парни просто на стенку лезут. По себе знаю. Тут весь смак в том, что девушка как бы жертвует своей красотой, своей женственностью, и нет пути назад, понимаешь? Твоя Юля мечтает, чтобы ее выбрили налысо, хоть сама и никогда не решится на это...
— Как это «налысо»? У нее же такие кудри...
— Вот потому и мечтает. Тебе не понять, Дундук Иваныч... Другой фетиш называется «месси пэйнт». На меня он действует не так мощно, хотя при желании тоже можно попробовать... Это когда тебя пачкают и красят по голому телу всякими красками, и чем гуще и уродливей — тем лучше. Тут главное — что ты такая аккуратненькая и чистенькая, а тебя пачкают, мазюкают, как неживую, как какой-нибудь забор, и тело уже как будто не твое... Видишь, я даже возбудилась, пока тебе втирала! Вот, полюбуйся! — Катя задрала мини и раздвинула ноги, демонстрируя мне голый бутон, блестящий от влаги. Трусов на ней не было и в помине.
— Ну, а всякие ролики, где девки ходят голышом по городу? — продолжал я, стараясь не обращать внимания на бутон.
— Обыкновеннейший эксгибиоционизм. Почти все женщины — эксгиби, к твоему сведению. Нам это необходимо, как воздух. Обычно хватает нормы — мини, декольте и все такое, — но иногда смертельно хочется жесткой встряски, чтобы твои сиськи-письки увидели все-все-все и застыдили тебя до смерти...
— Ладно. А женское порно? Что же, выходит, моя Юлька — латентная лесби? Чего же она так в меня...
— Все вы, мужики, мыслите крайностями. Если девушка мечтает о сексе с девушкой — значит, вот так прямо сразу и лебси? К твоему сведению, чисто гетеросексуальных женщин вообще не бывает. Все женщины в той или иной мере гомосексуальны. Это мы выгодно отличаемся от вас, мужиков. Например, я не могу сказать, кто сильней возбуждает меня — девушки или мужики. Секс с девушкой имеет непередаваемый вкус, его невозможно заменить ничьим толстым хуем, прости за правду...
— И что, моя Юлька мечтает о сексе с девушкой?
— Ну естественно. А также о бритье на лысо, о вымазывании в краске с головы до ног, о голой прогулке по городу... Понимаешь, все это — вещи, на которые она сама никогда не решится.
— И что теперь делать?
— Как что? Конечно же, дать ей все это. Иначе она у тебя помешается, бедняжка.
— Как это — дать?! Что мне, побрить ее на лысо? Такую красоту...
— Тебе что важнее: счастье твоей жены или ее волосы? Да, именно так: выбрить ее, выкрасить, как куклу, до последней складочки между ног, вывести голышом на улицу, показать ее пизду всему миру, застыдить девочку до полусмерти, а потом отдать на поругание симпатичной шлюшке вроде меня.
— Тебя?! Ты хочешь переспать с Юлей?
— Честно говоря, да. Она... в общем, ты так аппетитно говоришь о ней, что у меня давно слюнки текут. Ну что, по рукам?
— Что значит «по рукам»?!
— Это значит, что нужно организовать твоей Юле небольшой приятный стресс. Кстати, когда у нее день рожденья?
— Через неделю...
— Слушай, да это же просто гениально! Сколько ей стукнет?
— Двадцать...
— Супер! Обалдеть! Это будет самый незабываемый день в ее жизни. У тебя, надеюсь, есть немного бабок на черный день? Отлично. Организуем ей небольшое похищение. Понимаешь, если ты предложишь ей все в открытую — она не согласится. Это можно только насильно...
— Ты что, хочешь, чтобы я...
— Ты не перебивай, а дослушай, чего я хочу, и все узнаешь. Итак...
Катя заговорщицки наклонилась ко мне и стала излагать свой план. Я слушал, стараясь не глядеть на масляный бутон, блестевший у меня под носом.
***
Когда Юля, розовая от поздравлений, вышла из дому — на нее напали двое в масках. Быстро, за несколько секунд ее затолкали в машину, заклеили ей рот скотчем и куда-то повезли.
Через какое-то время машина остановилась, Юлю вытащили наружу, втолкнули в какой-то сарай, раздели догола, порвав на ней одежду, и пристегнули ремнями к странному агрегату, похожему на спортивный тренажер.
Голая, мычащая от ужаса Юля оказалась подвешенной к толстым канатам, раздвинувшим ей ноги так, что ее бутончик вывернулся наружу во всей красе. Ступни ее едва касались пола, и Юля беспомощно раскачивалась в воздухе, мотая головой.
Привязав ее, двое в масках ушли. Какое-то время Юля висела в сарае одна. Затем туда вошло странное существо, при виде которого Юля забилась, как пойманный зверь. Существо было облачено с ног до головы в черное резиновое трико, в котором были только пять прорезей: две для глаз, две для ноздрей и одна — для члена, торчащего вверх, как вешалка.
Существо подошло к Юле. Та сжалась, приготовившись к самому худшему, — но у существа в руках вдруг оказался маленький жужжащий предмет. Юля смотрела на него — и не верила своим глазам, и проваливалась в пропасть, леденела и обмирала там, в бездне своих тайных страхов, — а существо поднесло жужжащую бритву к самому Юлиному лицу, красивому, как у итальянки, и принялось перебирать резиновыми пальцами ее локоны, тонкие и легкие, как пух. Взъерошив их, существо медленно приблизило адскую машинку к краю шевелюры — и, хоть Юля и уворачивалась изо всех сил, бритва все равно настигла ее и неумолимо пробрила лысую полосу ото лба к самому затылку.
Бедная Юля дрожала от ужаса и сладкой вибрации, неумолимо ползущей по коже на голове. С нее посыпались пушистые пряди, оседая по дороге на грудях.
Существо подняло сбритые локоны и принялось не спеша щекотать ими голую Юлю, касаясь самых интимных и чувствительных мест ее тела. Юля задыхалась и стонала, — а существо щекотало ей бедра, бока и подмышки, проводило руками по грудям, цепляя соски, и трогало лысую полосу, чтобы Юля прочувствовала ее как следует; затем бритва вновь приблизилась к Юле, вновь коснулась ее лба, вогнав в нее разряд тока, и леденящей вибрацией поползла сквозь густые локоны к затылку, сбривая все под корень.
Юля мычала и билась под бритвой, безжалостно бреющей ее. В сарай вошли двое в масках, поставили зеркало напротив Юли, и та захлебнулась сладким ужасом, увидев себя — голую, сисястую, с раздвинутой щелью, уже наполовину обритую и лысеющую на глазах. Все было, как в ее роликах: волосы падали на пол, щекоча тело, и Юля делалась похожей на монаха с выбритой тонзурой, или на уродца-гнома с патлами вокруг ушей...
Недобрив ее, существо вдруг присело на корточки, ухватило Юлю за попку и лизнуло ей гениталии, сразу проникнув вовнутрь. Юля выгнулась и захрипела: щель ее давно уже кричала, требуя внимания, и влажный язык обжег ее сладким огнем. Жуткая фигура девушки с выпяченной щелью, подставленной ласкам насильника, и с полу лысой головой уродца-гнома била прямо в нервные сплетения, и Юля смотрела на нее, умирая от сладкого ужаса.
Бросив ее на полпути к оргазму, резиновое существо вновь взялось за бритву и не спеша, растягивая каждое движение, выбрило Юлю до последнего волоска, до последней пушинки за ухом. Затем откуда-то взялся крем и помазок. Свежая Юлина лысина покрылась белой массой, и резиновый мучитель стал медленно брить Юлю станком, одновременно лаская ей тело. Это было убийственно приятно, и Юля покачивалась, глядя на свою лысину, покрытую снежным глянцем.
Ее голова, лишенная густой гривы, была совершенно неузнаваема. Юля превратилась в тоненького мальчишку с огромными жалостливыми глазами; нежное ее личико стало каким-то особенно хрупким и беззащитным — идеально правильный контур лысого черепа подчеркнул его красоту с новой, непривычной силой, и это было так странно и возбудительно, что из глаз Юли вдруг градом хлынули слезы, а бедра затанцевали развратный танец. Мысли о том, что она уже ЛЫСАЯ, рвали ей тело и душу; они были настолько невыносимы, что Юля ревела навзрыд, а по ее ноге текла струйка щекотного сока.
Выбрив ее, существо насухо вытерло полотенцем розовый череп — и снова нырнуло к Юлиной щели, оставив Юлю любоваться своей лысиной и задыхаться от прикосновений влажного языка к клитору и стенкам влагалища. Оргазм, новый, непривычный и горький, как полынь, уже щекотался в ней... но существо вдруг встало и вышло прочь.
Бедная Юля, выбритая, распятая и возбужденная до бешенства, корчилась в воздухе, глядя на себя в зеркало, — но существо вдруг вернулось. В руках у него был поднос с какими-то банками, кисточками и валиками. Банки были заляпаны серебряными и черными брызгами, и в груди у Юли вдруг похолодело так, что Юля изогнулась дугой.
Открыв одну из банок, существо макнуло туда кисточку — и провело по ноге дрожащей Юли влажную леденящую полосу, затем — еще одну, и еще, и еще... Нога стала неживой и серебряной, как у статуи. Юля не дышала, глядя, как ее кожа покрывается непроницаемым глянцем, — а кисточка красила ей ступню, пальчики, промежутки между пальчиков, подошву и пятку, не оставив ни единого чистого клочка, и затем перебралась выше, выкрасив все до самой щели.
Потом пришла очередь и другой ноги, и бедер, и раковинки, которую существо красило долго и мучительно, вынуждая Юлю насаживаться на кисточку, как на член. Вскоре все Юлино тело было серебряным, и из зеркала на Юлю смотрела голая металлическая кукла с розовой лысой головой. Краска обволакивала и холодила тело, и Юля сходила с ума от того, что она голая, выкрашенная и лысая, и сейчас будет самое ужасное...
Самое ужасное началось, когда кисточка поползла по ее лицу, бесцеремонно закрашивая губы и ноздри. Скотч был содран, и Юлин стон наконец вырвался наружу. Странно: еще полчаса назад Юля думала, что она скажет, когда ей разлепят рот — но сейчас в ее голове не было ни единой мысли, кроме «аааааааааааа... « Вскоре кисточка доползла до глаз, и Юле пришлось закрыть их, отдав веки на поругание; краска залепила ресницы, и Юля никак не могла проморгаться, — а кисточка тем временем холодила ей уши, забираясь в самую их глубину, и затем заскользила по лысине. Это было убийственно: кожа на голове, непривычно оголенная и чувствительная, отдавала новыми леденящими волнами прямо в пах. Юля закатила глаза...
Она была выкрашена с ног до головы. Насильно, как какая-нибудь кукла или железяка. Она и была куклой-железякой: в фигуре, которая корчилась в зеркале, не было ничего человеческого, как не было и ничего похожего на Юлю, привычную себе. Это было страшно — и волнительно до одури. Юля пожирала глазами свое отражение, а ее мучитель тем временем взял другую банку.
Он занес над Юлей кисточку — и Юля ахнула: на ее черепе расплылось глянцево-черное пятно. Тягучая струя потекла по лысине и по лицу, залепив веко, и застыла щекотной мушкой на щеке. Черная кисть трогала Юлин череп снова, снова и снова — и новые струи стекали вниз, превратив Юлино лицо и голову в железный котел, залитый смолой...
Это было невыносимо. Обезумевшая Юля чувствовала, как краска, обтекавшая ее со всех сторон, проникает внутрь, скапливается приторной липкостью в паху, и там образуется щекотная лужица; она тает, тает и растекается по ее нутру, как краска по коже, неудержимо вскипая и залепляя сладостью все поры...
Оргазм скрутил ее и выплеснулся наружу, оглушив Юлю. Тело, обожженное пыткой, взбунтовалось и излилось потоком женского сока, смешанного с краской; Юля металась на веревках, выламывая руки, и вопила от адской сладости в потрохах, которая чем дальше, тем больше нарастала, ширилась и вскипала бешеными спазмами, будто Юлину утробу щекотали тонким перышком.
Резиновый мучитель продолжал красить ее, не реагируя на корчи выгнутого тела и на щель, которая выпятилась вперед и умоляла, требовала, чтобы ее намяли, натискали и намучили досыта. Горящий клитор так и не получил желаемых ласк, и поэтому оргазм вышел истомно-долгим и тягучим, как слой краски, которой была густо обмазана голая Юля. Вскоре были откупорены другие банки, и краска полилась на Юлю прямо из них — на лысину, на лицо, на плечи и на груди, которые превратились в смоляные цистерны. Верхняя часть Юли была залита чернотой, нижняя оставалась металлической с черными подтеками, которые спускались тонкими змейками к коленям.
Юля уже не понимала, кончает она или нет, и выла, выгнувшись в неизбывном спазме ужаса и сладострастия. Вдруг резиновое существо, отложив краску и кисть, подошло вплотную к Юле — и, прежде чем та успела что-то сообразить, в ее распахнутую щель уткнулся и прорвался внутрь жаркий кол, сразу натянувший ее до печенок.
Это было так неожиданно и желанно, что Юля выдохнула хриплое, глухое «ыыыыыыы!» — и благодарно выпятилась вперед, чтобы в нее всадились как можно дальше и глубже.
Резиновый насильник держал ее за выкрашенную попу и насаживал на себя, проникая в Юлю так глубоко, что та чувствовала себя бабочкой на булавке. Тут же в ней вздулся новый пузырь блаженства, мучительно-сладкий и тягучий, и Юля поняла обрывками обожженных мыслей, что это-то и есть настоящий оргазм, а до того была лишь репетиция, умастившая ее нутро необходимой смазкой. Это было так нестерпимо хорошо, что Юля хныкала и выворачивалась утробой наружу, неистово отдаваясь своим мягким низом члену, ебущему ее так, что все в ней хлюпало, чмокало и болталось взад-вперед, утонув в женских соках и в краске, как в липкой подливе.
Мучитель, кажется, тоже кончил в нее, но Юле было все равно: выпотрошившись, она обмякла, обвисла на канатах и закрыла глаза...
— Ой, какая ты забавная перемазюканная лысая смешнуля! — вдруг раздался воркующий голосок.
Открыв глаза, Юля увидела, как к ней подходит девушка, темноволосая, вызывающе красивая и совершенно голая.
Ее огромные груди целились сосками прямо в Юлю, а бритая щель розовела кричаще-стыдным бутоном.
— Ты гадкий звереныш, выкрашенный лысый липкий обкончанный чертик, — говорила ей девушка, будто читая ее мысли. От ее слов по Юлиному телу бегали мурашки ужаса. — Ты маленький смешной лысый мальчишка, да? Пойдем, я тебя вымою, и ты будешь чистенький нежненький зверек. Мой зверек... — мурлыкала девушка, лаская Юлю, размазывая краску по ее телу, по грудям, по бокам и бедрам, трогая вымокшую щель и забираясь пальчиком вовнутрь.
Юлю отстегнули, и она чуть не упала на пол, повалившись на руки голой девушки и резинового мучителя. Встав наконец на ватные ноги, она покорно дала голой девушке защелкнуть на себе наручники с поводком, и та повела ее куда-то, как собачку. Резиновый шел следом.
Они вышли во двор, ослепивший Юлю блеском весеннего солнца...
— Неееет... — глухо прохрипела Юля, не узнав своего голоса.
— Мальчишка стесняется, что он голый, гадкий и перемазанный, и его увидят все-все-все, и мальчику будет стыдно, так стыдно, что он просто умрет по дороге, да? — Голая девушка издевалась над ней, ласкала ей тело и мяла соски, липкие от краски, затем пошла вперед и натянула поводок. — Тю-тю, песик, за мной!
Резиновые руки толкнули Юлю сзади, и та вышла на улицу, полную прохожих.
Конечно же, все они обернулись и уставились в самое нутро Юле. Юля зажмурилась, чувствуя, как проваливается в липкий стыдный ад...
Это было немыслимо. Она шла, лысая, залитая краской и совершенно голая, на глазах у десятков людей; ей улыбались, что-то выкрикивали, снимали ее на камеры и мобилки, и девушка, шедшая рядом, кричала им что-то в ответ, выгибалась и дразнилась голым телом...
Сколько длилась эта пытка, самая страшная в ее жизни, Юля не знала. Она очнулась только тогда, когда ее завели в ванную, сняли с нее наручники, поставили под теплый душ, и голая девушка принялась обмазывать ее ароматной пеной.
Струйки бежали по телу, облепленному краской, стекали по лысине щекотными дорожками, и нежные руки сновали по Юлиному телу, обволакивая его скользящей массой — густой смесью краски и мыла. Мытье незаметно переходило в ласки: девушка мяла Юле тело, ласкала ей лысину, попку и груди, терлась грудью об ее грудь, цепляя сосками ее мыльные соски, и это было так захватывающе хорошо, что у Юли в горле зудела игла наслаждения, пронзительного, как боль. Юля истаивала вместе с мыльными струйками, щекочущими ей тело, растворялась в них и захлебывалась женской лаской, которой никогда раньше не знала; она тонула в ней, как в мятном сиропе, хрипела и подставлялась своей мучительнице, которая уже откровенно хлюпала пальчиком в ее щелке и жалила язычком Юлю в ее полураскрытые губы...
— Ну, песик, розовый лысый песик, ну давай же, ну отвечай мне, — шептала девушка, дыша Юле в рот. Она обращалась к ней, как к мальчику, и это сводило с ума, как эротический кошмар. Юля робко коснулась ее языка своим языком, обомлела, задохнулась от острой барбарисовой сладости — и девушки слепились губами и телами в единый ласкающийся, танцующий, лижущийся ком.
Ласкаться с ней было так упоительно, что Юля была готова снова разреветься. Ее мучительница слизывала слезки с вымытого розового личика, смешанные со струйками воды, держала Юлю обеими руками за промежность — спереди и сзади, подминая анус и бутончик, — бодала ее сосками и шептала:
— Сладкий, сладкий нежный розовый песик... Идем со мной. Пошли. Пошли, мой лысый зверек, пойдем со мной...
Она нежно вытерла Юлю полотенцем, открыла дверь ванной и повела Юлю за собой. Юля шла за ней на негнущихся ногах. Ее ввели в розовую комнату, залитую светом, который струился сквозь нежные кружевные занавески, и подвели к постели:
— Давай, песик. Давай, мой нежный, чудо мое розовое, давай сюда... Иди ко мне, иди, мой маленький, — она повалила Юлю на подушки, обвила ее руками, сплелась с ней ногами и влипла губами в ее полуоткрытый ротик, щекоча Юлю мокрой шевелюрой.
Они извивались, тискались и кусали друг друга губами до боли и красноты, а в углу стояло черное резиновое существо, незаметно вошедшее в комнату, и мяло перепачканный член. Отлипнув от задыхающейся Юли, ее соблазнительница перевернулась задом наперед, уселась голой промежностью прямо на лицо Юле, а сама нагнулась и прильнула ртом к ее раковинке. Раздался громкий стон в два голоса. Розовая попка девушки, сидевшей сверху на Юле, заелозила, заплясала вверх-вниз и в стороны; Юлины руки обхватили ее, прижимая к себе, и стонущие голоса захлебнулись в хрипе, переросшем в истошный вопль. Комок розовых тел метался и подскакивал на кровати, и два язычка ввинчивались в недра, истекающие сладкой щекоткой, и мучили разгоряченные бутоны, терзая их зверскими лизаниями...
Резиновый человек подвывал, стиснув руки за спиной. Он сдерживался из последних сил. Наконец, когда девушка сползла с Юли, отвалившись в сторону, он прыгнул в постель, мигом оседлал стонущую Юлю, одним движением вогнал в нее член — и сразу стал неистово ебать, насаживая Юлины бедра на себя. Он рычал, как зверь, и вдавливался в Юлю, обезумевшую в оргазме, до самых глубинных ее недр, и встряхивал ее членом, как коврик, и заливал ее спермой до самого горла, хрипя от насыщения...
Потом, когда любовники обрели дар речи, темноволосая девушка подползла к Юле, чмокнула ее в щечку и сказала:
— С днем рождения, песик! Можно тебя кое о чем попросить? Я тоже хочу быть таким же гадким лысым чертиком, как ты. Я хочу, чтобы ты меня выбрил и выкрасил...
— Что?!
— Я ОЧЕНЬ хочу, чтобы это сделал ты.
Юля смотрела на нее, не веря своим ушам. Резиновое существо подало ей бритву и поднос с красками, а затем принялось сдирать с себя резиновое трико.
— Раз такие пироги — значит, мне уже можно не торчать в этой чертовой резине, — сказал я, когда мне удалось наконец высвободить голову.
Юля смотрела на меня, открыв рот. Сказать, что она была поражена — значит не сказать ничего.
— Ты? Это был ты? — наконец хрипло произнесла она.
— Ну а кто же, по твоему? — ответил я.
— Но... но как ты узнал? Про меня и... про все это? Как ты догадался?
— Он отследил в компе историю твоих дрочек, твоих тайных интрактивных мастурбаций, мой маленький лысый песик. Он быстро понял, с кем имеет дело, и решил организовать тебе небольшой подарок на день рожденья. А меня попросил помочь, — сказала Катя.
— Ты... ты знал? Ты догадался? — спросила Юля, глядя на меня, как на божество. Мне ничего не оставалось делать, кроме как скромно кивнуть, подыгрывая великодушной Катиной брехне.
— И... и вот то, что я с Катей... тебе это ничего?
— Наоборот: я готов смотреть до опупения, как вы лижетесь. Только обязательно зовите мне наблюдателем, — ответил я. Я и в самом деле ни капелки не ревновал Юлю к Кате и, глядя на их секс, любил Юлю еще больше.
— Боже!... — Юля подскочила и кинулась мне на шею. Она снова ревела. — Так вот что ты имел в виду утром, когда сказал, что главный подарок впереди... И то, что я теперь лысая... Боже, это ведь ты меня побрил... сам...
— Мне было это нелегко, — сказал я. — Но ты мне очень нравишься лысая. Гораздо больше, чем с волосами.
— ... Кстати о лысинах. Меня кто-нибудь побреет? Песик, сладкий мой, твой праздник еще не окончен. Ведь тебе этого хочется, я знаю. Я вся твоя. Вся, с ног до головы. Делай со мной, что хочешь. Я — твой подарок...
Катя села на край кровати, подставляясь Юле.
Юля посмотрела на меня, потом на Катю, потом снова на меня... взяла бритву, включила ее — и, краснея всем черепом, как помидор, от лысой макушки до кончика носа, поднесла ее к Катиной шевелюре и медленно пробрила в ней лысую полосу...
Катя закрыла глаза.
... Ночью я лежал в кровати и вспоминал Катю, лысую, выкрашенную черной и зеленой краской, неузнаваемую и жуткую, как самый настоящий чертик; вспоминал, как они упоенно пачкали друг друга, сидя на Катиной постели и заляпывая ее густыми брызгами, и как вдруг бросили кисточки и кинулись друг к другу, и слепились ртами, и начали тереться лобками, грудями и всем телом, и как я ебал Юлю, лежащую на спине, а та лизала Катину щель и захлебывалась соками, текущими из нее, и как мы все втроем кончали, вцепившись друг в друга...
Совесть у меня была чиста: я не изменил Юле и не трахнул Катю (хоть та и приставала ко мне), а их секс считать изменой никак не мог.
Меня занимало другое.
Интересно: почему Юля назвала Катю по имени?
Ведь они вроде как незнакомы...
***
Проснувшись ночью, я обнаружил, что Юли рядом нет.
Почему-то это встревожило меня. Соскочив с кровати, я прошел в коридор и увидел, что в кухне горит свет. Оттуда доносился Юлин голос. Судя по всему, она с кем-то говорила по телефону.
«С кем? В такую пору?» — думал я.
Подкравшись ближе, я услышал:
—... Нет! Все кончено, Серега, ты понял или нет? Я остаюсь с ним. Ты не стоишь и его мизинца! Он понял, сам понял, понимаешь? и мою самую заветную, самую тайную мою мечту, которую я никогда не решилась бы сама... а ты смеялся надо мной, ты забыл? Когда я тебе все рассказала — ты смеялся надо мной, как над ненормальной извращенкой, ты забыл, Серега, да? А как ты запрещал мне Катю? Он разрешил мне... он обожает меня, ты понял? А ты... я, значит, лысое чучело? Да? Сам ты чучело... патлатое! Идите вы нафиг вместе с мамой, видеть вас не хочу, уроды!
Юля кричала в трубку и плакала. Я не выдержал и нарисовался в дверях.
— Ты... ты все слышал, да? — она обмякла на стуле.
— Да, — сказал я.
— Ну что ж, — сказала Юля. — Ну что ж. Я расскажу тебе все, как есть. Слушай... Это все мама, моя мама. Ей сорок лет, и она была замужем пять раз. Это ее принцип жизни: выходить за богатых тупарей, а потом разводиться и жить на отсуженное. Она и меня так воспитала. Мужики, говорит она, для нас, баб, как тля для муравьев. Не надоишь — не поживешь. Серега ей нравился... Сейчас я понимаю, что они трахались, и сейчас трахаются... В общем... — Юля высморкалась и продолжила: — Тебя я закадрила по плану. Это был мамин план: чтобы я закадрила богатого мужика, женила его на себе, выкачала из него бабок — и потом прожигала их с Серегой. Сейчас я понимаю, что Серега с мамой в сговоре... А тогда Серега мне нравился. Я только удивлялась, почему он не ревнует меня к тебе. К Кате ревнует, прямо бесится, чуть не избил ее однажды, а к тебе нет...
— Постой, — сказал я. — Откуда ты Катю знаешь?
— Катя — это двоюродная сестра Сереги. Я по ней сохну уже не знаю сколько. Она соблазняла меня... Мы уже и целовались вовсю, но Серега... Я не хотела обижать его, ведь он мне очень нравился... А потом случилась непредвиденная вещь. Я вышла за тебя... и так получилось, что ты мне понравился гораздо больше. Ты мне давал такой секс, после которого с Серегой было просто противно. И ты такой внимательный. Я не знала, как быть, а ты почувствовал и попытался поговорить со мной, помнишь? А Сереге все по барабану... И вот сегодня... то есть вчера... Ты подарил мне мои тайны. И Катю... Знаешь, после того, что ты для меня сделал, я действительно готова быть твоим песиком. Преданным песиком на поводке. Только разрешай мне любить Катю, я без нее не могу, хоть она и шлюха...
— Катя-то — ладно, — сказал я. — Но... ведь ты была девушкой, когда мы...
— Нуууу, это ведь совсем просто. Специальные такие шарики продаются, с красной краской... Я не девушка уже очень давно: Серега отымел меня еще, когда мне было шестнадцать, а потом проиграл в карты своему другу, и тот меня... тоже...
— Господи! — у меня все плыло перед глазами. — Я думал, что в меня влюбилась наивная девочка. Я думал, что открыл тебе мир секса. Я думал, что ты ангел. Я думал...
— Но ведь я тебе все рассказала, как есть. Ты можешь выгнать меня. Но постарайся понять, если сможешь. Про мир секса ты, кстати, в общем-то и прав: только с тобой я почувствовала по-настоящему... А твой подарок на день рожденья — это... я даже не могу описать, что это. Это невероятно. Я до сих пор не верю. И до сих пор теку, когда смотрю на себя в зеркало и вижу там лысую голову. Постарайся понять...
Я старался. Это был трудно, но я все-таки старался...
И через пять минут обмазывал Юлю белоснежным кремом и брил ее, лопаясь от горькой нежности. Хитрожопая Катя была права: этот фетиш сносил крышу сильней любого порно.
А еще через пять минут мы стонали в постели, яростно работая бедрами.
— Все-таки Катя никогда не сделает тебе так, как я, — хрипел я, всаживаясь до упора в хлюпающую плоть. — Не сделает, не сделает... не... не сдеееееееееелает!... Да и вообще — она ведь шлюха... — хрипел я, расплываясь Юлиному телу.
Мне было хорошо, как никогда. Кроме кайфа в опустошенных яйцах, было еще одно: гордость за то, что Юля осталась со мной.
«Через недельку вывезу ее в другой конец города и выгуляю там голышом на поводке. На четвереньках. Будет гулять, как песик, выпячивая прохожим свой бутончик, и сиськи ее будут свисать и болтаться... А на другом поводке — Катю! Выгуляю их голыми, как настоящих цуциков... можно раскрасить их под далматинцев... « — думал я, обнимая Юлю, сопящую после оргазма. — «И пусть где-нибудь в скверике трахнут друг друга...»