РОМАНТИКА ПОХОТИ.
Анонимные воспоминания. Классика викторианской эпохи.
Перевод Ю.Аксютина.
Т. 1 - гл. 5 – гувернантка мисс Ивлин
Я уже говорил, что мисс Ивлин постепенно становится более фамильярной в своей манере оказывать мне некоторые ласки. Она теснее привлекает меня к себе, почти неизменно помещая свою руку вокруг моей талии, часто целуя и прижимая меня к своей обладающей хорошей формой и твёрдой груди. На ту мою особь, что помещается у меня внизу, это часто производило очевидный эффект даже в то время, когда я продолжал быть не очень-то возбудимым из-за постоянного облегчения, которые мои страсти находили в объятиях моей обожаемой миссис Бенсон. Теперь же, когда у меня больше нет такой отдушины, и чтобы малость облегчиться, я могу использовать лишь редкие интервалы со своей сестрой Мэри, а если нет и этого, то можно себе представить, как чувствую себя я после тех непрестанных упражнений, которыми до этого занимался целый месяц.
Но я по-прежнему прибегаю к этой маленькой хитрости с мисс Ивлин, делая вид, что воспринимаю её объятия как всего-навсего безобидное развлечение. Так было и в день возвращения мистера Бенсона, когда она усилила свои надавливания на мою особь и не могла не почувствовать, как мой твёрдый дрекол вздрагивает ся напротив её бедра, в то время когда она рукой крепко прижала к нему мое тело. Я часто замечаю, как сильно искрятся её глаза и изменяется цвет её лица, когда она целует меня, а я поднимаю свою руку и ласкаю её щеку. Время от времени она внезапно отталкивает меня и просит снова занять свое место; часто она оставляет комнату явно возбужденной, в конце концов это заставляет меня предположить, что в ней продолжается внутренний конфликт: то вперёд вырывается страсть, то ею одолевает рассудок. Помня мудрый совет, данный мне моей любимой и прелестной наставницей миссис Бенсон, я продолжаю играть роль невинного невежды и позволяю развиваться её собственным страстям в ожидании результата, столь мною желаемого.
Сомневаюсь, смог бы я выдержать, если бы не находил облегчения в объятиях дорогой Мэри, которая каждый раз, когда нам удаётся встретиться, становится всё более привлекательной и всё более способной к предоставлению и получению наслаждения. Нам несколько трудно держать Илайзу в неведении того, что мы делаем. В конце концов Мэри соглашается приобщить её к гамаюшированию, признавшись ей, что я именно это и делаю с ней, когда мы закрываемся вместе, и что, если бы она хранила бы тайну, я делал бы то же самое и с ней; но что необходимо быть на чеку, чтобы не дать мисс Ивлин возможности внезапно появиться, поэтому одна из них должна стоять на часах, в то время как другая развлекается со мной.
Мэри принимается гамаюшировать её, чем чрезмерно восхищает Илайзу; и вот, хотя она на полтора года моложе, быстро показывает развитие страсти, пожалуй, даже большее чем у Мэри. Затем гамаюширую её и я, позволяя ей играть с моим дреколом, но не пытаясь наставлять её в искусстве вставки в её очаровательную пиздёнку, которая уже являет признаки волосяного роста на её правильно очерченном и весьма заметном холмике. Когда я достаточно преуспел в этом деле, возвращается Мэри, которая уже перед этим уже была выебана мною, и Илайза встаёт на часы, в то время как я успокаиваю в чрезмерно напряженном влоге Мэри жажду, которую вызвало гамаюширование Илайзы.
В результате я теперь могу быть более прохладным в ожидании постепенного сближения с мисс Ивлин, страсть которой ко мне становилась всё более очевидной. То, что она борется с ней, тоже очевидно, но о том, что страсть получает преимущество, свидетельствуют её нервная дрожь и внезапные искания, притягивание меня к своим высохшим губам, а порою и отталкивания с сотрясающей её остов дрожью и побелевшими щеками. Мне казалось, что природа в этих случаях оказывается совсем ей неподвластной и что в действительности внезапное крепкое объятие свидетельствует о приближении любовного кризиса и что, когда она, дрожа, внезапно отталкивает меня, она всего-навсего лишь изливается. И если это так, то не приходиться сомневаться, что так долго продолжаться не может.
Наконец долгожданный счастливый день наступает. Мама собралась поехать в город и берёт с собой обеих моих сестёр, чтобы что-нибудь купить для них. Она приглашает и мисс Ивлин сопроводить её, но та, ссылаясь в качестве оправдания на головную боль, вежливо отказывается. И не удивительно: продолжающаяся жестокая борьба между страстями и благоразумием явно сказывается на её здоровье; она побледнела и беспокойно выглядит, так что моя мать в свою очередь выражает беспокойство состоянием её здоровья и говорит ей:
- Пожалуйста, не занимайтесь сегодня слишком много уроками с Чарли. Хватит и того, чтобы он поработал с вами часок утром и часок днём. Лучше совершите тихую прогулку по саду и в максимально возможной степени отдохните.
А при самом отъезде предостерегает и меня:
- Будь по возможности кротким и послушным, так как мисс Ивлин неважно себя чувствует и не в духе.
Мама и девочки отъезжают, а мисс Ивлин, почти смертельно бледная и явно сотрясаемая дрожью, с замешательством просит меня:
- Идите-ка в нашу классную комнату и учите урок, который вам задан накануне вечером... Я вскоре присоединюсь к вам.
Я иду, но никакой урок сегодня мне в голову не идёт. Очевидное волнение и очевидное недомогание мисс Ивлин беспокоят, если не тревожат меня. Откуда мне знать, что у неё на уме? Хотя у самого меня мысль о том, что всё склоняется к окончательному вознаграждению моих вожделённых надежд, присутствует, но тем не менее я предпочитаю всё же придерживаться мудрого совета, внушённого мне моей любимой миссис Бенсон, и ждать в глубокой надежде на то, что результат получится тот, которого я так пылко желаю.
Наконец мисс Ивлин присоединился ко мне, её глаза распухли и красные, будто она плакала. Мои собственные наполняются слезами, когда я, увидев её, начинаю нерешительно приближаться к ней.
- О, моя дорогая! Мне столь огорчительно видеть, что вы так плохо выглядите. Давайте ничем сегодня не будем заниматься, а завтра я обещаю поработать за двоих, как бы мне это трудно ни было.
Печальное выражение на чертах её лица и на самом деле заставляет меня почувствовать себя довольно несчастным. На мгновение она вяло улыбается и затем, под давлением разрывающих её чувств, схватывает меня обеими руками, прижимает к груди и покрывает поцелуями; глаза её блестят почти как настоящие бриллианты.
- О, дорогой вы мой! Дорогой, дорогой мальчик! Я не знаю, как выразить вам свою любовь! Целуйте же, о, целуйте меня, мой дорогой! И утешьте меня, потому что я слишком сильно люблю вас!
Тут снова происходит перемена: кажется, опасаясь, что сказала слишком много лишнего, она отворачивает в сторону свою голову, а у неё из глаз льются слёзы. Но объятия, в коих она продолжает удерживать меня, не ослабевают. Меня глубоко трогает её очевидное волнение. Полагая, что ей действительно плохо, что она очень страдает, я закидываю свои руки вокруг её шеи, нежно целую её и, плача сам, пробую утешить, как могу:
- О, дорогая, дорогая мисс Ивлин, ну успокойтесь же! Я так нежно люблю вас, что сердце моё кровоточит при виде, насколько вы несчастны. О, позвольте мне увидеть, как вы улыбаетесь, и попытаетесь не кричать так. Отчего вы так несчастливы и упали духом? О, что я мог бы сделать, чтобы вы были счастливы?
И уступая моим проявлениям нежности, она снова поворачивает ко мне свое прелестное лицо. В её глазах опять неестественный огонь, а на щеках выступает беспокойный румянец.
- Это вы, мой ангельский мальчик... вы делаете меня такой несчастной!
Я с удивлением отшатываюсь.
- Я делаю вас несчастной? О! Мисс Ивлин, как можно? Ведь я обожаю всё, чего только касаются ваши ступни, и люблю (тут я всхлипываю) - люблю вас (опять всхлипываю) - люблю (уже рыдаю), люблю вас больше, чем что-нибудь в мире.
Она обеими ладонями хватает меня за голову и, приклеив свои губы к моим, даёт мне длинный, длинный поцелуй, полный любви, а затем, прижав меня к своей груди, произносит:
- О, скажите это снова, мой любимый, мой дорогой мальчик! Это любовь, которую я испытываю к вам, разрывает мне сердце, но я не могу ей больше сопротивляться! Будет ли мой Чарли всегда любить свою Ивлин так, как сейчас?
- О, как я могу поступить иначе? Моё поклонение вам длится с самого момента вашего прибытия, и ни о чём ином я и помыслить не смею. Что могу я сделать, чтобы доказать это? Проверьте! Ах, проверьте меня. Я ведь не смел даже выдохнуть слова о своей любви к вам! Ни вам непосредственно, ни кому-то другому.
Её заискрившиеся страстью глаза пытаются проникнуть в глубь моих, чтобы понять мои мысли. Я также, возбуждённый её горячими объятиями и поцелуями, начинаю ощущать всплеск своих любовных страстей. Она так крепко прижимает меня к своему телу, что просто нельзя не почувствовать, как нечто твёрдое упирается в неё.
- Я верю вам, мой Чарли, и решаюсь доверить вам свою жизнь. И больше того, - свою честь! У меня больше нет сил сопротивляться своей судьбе. Но, о! Чарли, любите меня всегда, ибо я подвергаюсь ужасному риску в любви, которой отдаюсь.
Она опять притягивает меня к своим губам, мои руки крепко обхватывают её за шею. Её блуждающие руки надавливают на мой вздрагивающий дрекол. Дрожащими от спешки пальцами она расстёгивает, или скорее рывком раскрывает мои брюки, и вот её мягкие пальцы сжимают мой обнажённый инструмент.
- О, дорогая мисс Ивлин! Я вот-вот умру... Но что мне следует сделать, чтобы вы чувствовали себя счастливой?
Моё мнимое невежество не может не понравиться ей. Она отступает к длинной низкой скамье, усаживается на неё и, по всей видимости непредумышленно поправляя отодвинутой назад рукой свои юбки, приподнимает их края. Я бросаюсь на колени, и рывком задрав эти юбки ещё выше, раскрываю роскошную, тёмную, в завитушках красоту её холмика. Она прячет своё горящее лицо в ладонях, в то время как я, просунув вперёд свою голову, прижимаюсь к её прекрасному влагалищу и принимаюсь лизать его, не отваживаясь облизнуть клитор. Она пытается оттолкнуть меня:
- Нет! нет! Не надо! Я...
Но я предполагаю, что мои труды ещё больше разожгли её страсти, ибо она становиться довольно влажной и сочной, да и без сомнения уже разик опорожнилась, обдав меня такой ощутимой теплотой. И вдруг она заявляет:
- Да хватит же, мой любимый мальчик, я и так вся в вашем распоряжении.
Я без каких-либо возражений повинуюсь и вскоре простираюсь у неё на животе так, что мой твёрдо стоящий петух упирается ей во влог. У меня всё же хватает благоразумия, чтобы не показаться знающим, что делать.
- О! моя любимая мисс Ивлин, - глубоко вздыхаю я, - помогите мне... Что дальше?
Её рука скользит вниз между нами, она направляет мой раскаленный инструмент между страстно жаждущими губами своего восхитительного влога. Я пихаю и при первом же выпаде моя головка погружается на пару дюймов в её тело. При втором она наталкивается на неожиданное препятствие, ибо мне и в голову не могло придти, что мисс Ивлин девственница. Я надавливаю на него твёрже.
- О, Чарли, любимый, будьте понежнее! Вы причиняете мне сильную боль.
Зная, что лучшим средством было бы возбудить её короткими толчками, не пытаясь пока идти далее, я так и делаю, и она начинает чувствовать всё более неистовые желания, возбуждаемые столь огромным, как мой, дреколом, перемещающимся между мягкими бархатистыми складками её стиснутой, но сочной пизды. Я сдерживаю себя и продолжаю свои действия, пока конвульсивные движения её поясницы и разрастающееся давление складок её влога не показывают мне, что приближается кризис и что она вот-вот разрядится. Она крепко сжимает меня в своих объятиях и в момент истечения невольно сильно подкидывает свою задницу. Это тот самый момент, коего я с трудом дожидаюсь. Я малость подаю назад и с непреодолимой силой резко устремляюсь вперёд, взламывая все барьеры на своём пути и погружаясь до самых корней своего дрекола. Атака оказывается столь же болезненной, сколь и неожиданной. Мисс Ивлин издаёт агонизирующий крик и напрочь теряет сознание. Я же пользуюсь удобным случаем, пока она нечувствительна к боли, и, с предельной энергией пихая туда и сюда, взламываю каждое препятствие и по мере возможности, движениями из стороны в сторону расширяю брешь. А потом замираю и сам в агонии наслаждения.
Я лежу, оставаясь погружённым в восхитительные ножны, пока её конвульсивные подрагивания и короткие рыдания не становятся свидетельством того, что к моей теперь полностью лишенной девственности учительнице возвращаются чувства. Мысль о неожиданной победе, которую я одержал, тут же заставляет петуха снова подняться, хотя он всё ещё сравнительно вял. Но я могу чувствовать, как он ненамеренно сдавливается по мере того, как мисс Ивлин приходит в себя и всё больше и полнее осознаёт, в каком мы находимся положении. Она закидывает свои руки вокруг моей шеи, даёт мне самый пылкий поцелуй и после этого принимается рыдать и кричать, будто у неё разрывается сердце.
Это довольно любопытная особенность моей натуры - испытывать наибольшее вожделение от женских слёз, и хотя мне на самом деле мучительно видеть её так скорбящей, это только придаёт моему дреколу дополнительную крепость и силу и заставляет его явить свои предельные размеры. Я попытаюсь успокоить её словами, но она только всхлипывает и всхлипывает.
Внезапно мне в голову приходит мысль, что возобновление акции могло бы вызвать перелом в её чувствах, и я начинаю энергичные движения. Она глубоко вздыхает, но по нервному подёргиванию её поясницы можно судить, что страсти её пробуждаются. Вскоре они проявляются и более явно. Обхватив меня руками за талию и крепко прижав к себе, она пожирает мой рот жадными поцелуями. Природа подсказывает ей, какие следует совершить движения, и через несколько быстрых минут мы сливаем обильное подношение на алтарь Венеры. Почувствовав в себе теплый поток, она, дрожа и трепеща, что есть мощи, прижимает меня к своей груди.
Минут десять лежим мы в трансе, причём моя очаровательная гувернантка, снова вроде бы упавшая в любовный обморок, оказывает на мой получивший очередное удовольствие дрекол такое соблазнительное надавливание, что быстро воспламеняет его и побуждает возобновить усилия. Мисс Ивлин сама чрезмерно любовно возбуждена, и вот мы снова мчимся по восхитительной любовной стезе - чтобы кончить, как обычно, в смерти подобном обмороке насыщенной страсти. А когда приходим в себя, моя любимая учительница, нежно обнимая меня и вздымая глаза к небесам, произносит:
- О, дорогой мой любимый мальчик! Ну и заставили же вы меня претерпеть поначалу. Это было ужасно! Но потом я побывала на небесах! О, как же мне не любить и не обожать вас?.. Но нам следует подняться, мой Чарли, иначе нас могут обнаружить. Мы же, надо сказать, и так подвергли себя сильному риску, ведь дверь же не заперта.
Я приподнимаюсь, чтобы вынуть свой дрекол из её неприятно пыхнувшей мне в нос пизды, которая там его так сильно сдавила, что, кажется, будто ей с ним жалко расставаться. И нахожу, что он весь в крови.
- Погодите, Чарли, дайте мне вытереть его косынкой, а то как бы потом не замаралась ваша рубашка.
Сделав это, она сворачивает косынку и помещает у себя за пазухой, сказав:
- Я буду хранить эту драгоценную реликвию, как память о жертве, которую принесла вам, моему любимому мальчику. Ах! Чарли, вы ещё не можете понять значимость той жертвы и риска быть погубленной, на которые я пошла ради вас. Я люблю вас, как никогда не любила никого прежде или смогу когда-нибудь полюбить снова. Моя честь и счастье находятся теперь в ваших руках и полностью зависят от вашей осмотрительности. Будьте осторожны, чтобы ни в коем случае не выставлять напоказ какую бы то ни было бесцеремонность в своём поведении по отношению ко мне. О том, что произошло, я надеюсь, вы никому не вздумаете рассказывать?
Можно с готовностью предположить, что я даю ей всяческие уверения и говорю:
- Я так ценю вашу любовь и так благодарен за восторженное счастье,.. за то, что вы преподали мне, как получать удовольствие, что было бы предательством допустить с моей стороны какую-либо неосмотрительность. Ручаюсь за это головой.
Она нежно обнимает меня и велит немедленно идти в сад:
- После всего, что случилось, мне крайне необходимо немного отдохнуть.
- И когда мы снова встретимся?
- Когда будем кушать..
- Как пожелаете, - повинуюсь я, полный сладких воспоминаний об острых наслаждениях, которые она доставила мне, и уже стремящийся возобновить восхитительный союз наших душ и тел во время послеполуденных школьных занятий.
Мисс Ивлин, правда, к своему второму завтраку не спускается, попросив принести ей чего-нибудь наверх в комнату. Однако в два часа, как обычно, присоединяется ко мне в классной комнате. Выглядит она очень бледной, но нежно обнимает меня и вообще ведёт себя довольно игриво, интересуется:
- Я вам всё ещё внушаю любовь?
Конечно, я немедленно возбуждаюсь и становлюсь весьма предприимчивым. Но она мягко отстраняет меня и просит:
- Оставьте меня на сегодня в покое, так как я чувствую себя не просто усталой, - у меня всё болит, а потому не плохо бы было как следует отдохнуть.
Я продолжаю усердствовать:
- Ну проявите же ко мне хоть какую-то благосклонность, если нельзя большего!
Она остаётся непреклонной. Найдя, что я не в силах ни делать какие-либо уроки, ни оставаться спокойным, она, наконец, предлагает:
- А не сходить ли нам в сад? Думаю, свежий воздух и неспешная прогулка позволят мне получше чувствовать себя.
Мне в голову тут же приходит, что, если я смогу увести её к летнему домику, у меня появится отличный шанс преуспеть и снова насладиться её восхитительными объятиями. Так что, пока она ходит наверх в свою комнату, чтобы накинуть на себя шаль и надеть капор, я завладеваю ключом, чтобы быть готовым использовать свой успешный шанс.
Какое-то время мы ходим по цветнику, мисс Ивлин, взяв меня за руку, нежнейшим образом разговаривает со мной. Шагает она, правда, как-то напряжённо. Мы присаживаемся отдохнуть, но вскоре она жалуется:
- Жарко, солнце уж слишком припекает.
Тогда я предлагаю прогуляться в тенистом кустарнике и увлекаю её туда, стараясь вести с ней пустую болтовню, чтобы не позволить ей заметить, как далеко увожу её. И всё же, когда в поле нашего зрения появляется летний домик, она высказывает удивление:
- Как же далеко мы забрели, Чарли! И боюсь, дорогой мой, что, если мы повернём назад, не отдохнув, я совсем изнемогу. Вот бы заглянуть в этот домик! Но у нас нет ключа.
- Иногда его оставляют в двери. Я сбегаю и взгляну.
Отбежав, я всовываю ключ в замок, и возвращаюсь, чтобы сказать:
- Он там.
Она следует за мной туда и опускается на длинную софу, которая так часто уже оказывалась мне полезной.
- Не желаете ли растянуться на ней во всю её длину? - спрашиваю я.
И подложив ей под голову подушки, пододвигаю стул для себя рядом с ней. Не показывая вида, что подозревает о каких-то намерениях с моей стороны, она вытягивается на боку и берёт меня за руку. Мы начинаем беседу, весьма интересную, о том, как лучше всего вести себя, чтобы не вызвать малейшего подозрения в нашей любовной связи, а также о том, как умудряться время от времени встречаться.
- Вот, дорогой мальчик, - говорит она, - я не смогу теперь жить без утешения в ваших объятиях, но вы должны помнить, если это будет обнаружено, то для меня при моём зависимом положении это было бы гибельным. Я полагаюсь на ваше молчание и благоразумие, и если я столь же дорога вам, как вы мне, мой обожаемый Чарли, я могу полностью довериться вам.
Я обвиваю её шею своими руками и говорю:
- Я люблю вас слишком нежно, и страстно желаю как можно чаще возвращаться в ваши покоряющие и сладчайшие объятия, чтобы позволить вам бояться быть запятнанной мною.
Она ласково обнимает меня и целует. Я воспламеняюсь от страсти. Моя рука начинает блуждать по ней, её же положение позволяет ей оказывать лишь слабое сопротивление, я достигаю её прекрасно покрытого холмика.
- Оставьте же меня! - шёпотом молит она и плотно стискивает бёдра.
Но не зная, в отличие от меня, предназначения отдельных частей тела, она позволяет мне просунуть между ними палец и проникнуть им в верхнюю часть губ, так что я достигаю клитора и начинаю потирать его туда и сюда, преднамеренно неловко, но заботясь о том, чтобы поразить нужную точку.
- Чарли, мой Чарли! Вы не должны делать этого!.. Я - я не могу этого вынести!
И в то же самое время она обнимает меня за шею и привлекает к своим губам, приклеивая их к моим. Я чувствую, как её бедра поддаются и раскрываются. Немедленно воспользовавшись этим, я начинаю дрочить её своим средним пальцем поверх пизды. Страсти её воспламеняются.
- Что ж, мой дорогой мальчик, раз так – придите же в мои объятия! Я не в силах больше сопротивляться вам.
И едва ли не прежде чем она заканчивает это своё суждение, я моментально расстёгиваюсь, мои брюки спадают вниз, а сам я оказываюсь меж её ног… Возбуждение от моих ласк увлажняет её сочный влог, и головк моего дрекола вводится без какого-либо затруднения. С пылу-жару я собираюсь, было, ворваться туда одним энергичным толчком, но она заклинает меня:
- Ох, мальчик мой!.. Нельзя ли полегче? Ведь я всё ещё испытываю жгучую боль от нашего утреннего столкновения.
Умерив свои движения, я ввожу теперь свой твёрдый инструмент потихоньку и мало по малу пробиваюсь к самым отдалённым её пределам, даже не замечая при этом какой-либо гримасы боли. Здесь я останавливаюсь, оставив его до корня вложенным в ножны и время от времени заставляя его вздрагивать. Затем ищу рот моей любимой мисс Ивлин, наши губы и языки встречаются. Её руки вокруг моей талии становятся более напряженными и ещё теснее прижимают меня к себе. Восхитительные складки её соблазнительно сочной пизды начинают пульсировать и нажимать на мой возбуждённый член. Однако до крайности возбуждённый, я жду до тех пор, пока она, как это не удивительно, довольно неожиданно не срывает плоды своей природы и щедро, к несказанному удовольствию моего влажного органа, не разряжается.
Я сдерживаюсь и дальше, чтобы дать ей время после удовольствия, полученного от разрядки, - вероятно первого беспримесно восторженного наслаждения, которое она получила; ибо, поскольку я бездействующий участник, нет ничего такого, чтобы послужить поводом для какого бы то ни было действия на всё ещё сырых краях её порушенной девственности. Её внутренние сдавливания становятся более сильными. Наши объятия с соединёнными губами и языками подобны выписке счетов и воркованию голубей, и очень быстро снова приводят её в состояние неистового желания.
Тогда я начинаю с медленных и лёгких движений, медленно и почти полностью вытаскивая свой дрекол и потом так же медленно вонзая его до рукоятки. Её только что состоявшаяся весьма обильная разгрузка так восхитительно смазала складки её влога, что боли явно никакой не чувствуется, - а вот интенсивное наслаждение довольно-таки явно. Наконец, оно становится всепоглощающим; её руки по-прежнему сжимают мою талию, ноги же оказываются невольно закинутыми над моими бёдрами. Природа побуждает её к самым восхитительным движениям задницей; так в самой что ни на есть чувственной манере она встречает и отвечает на мои резкие выпады вперёд.
- Ну же, ну же, дорогой Чарли - быстрей! - быстрей!
И хотя мне не хотелось пришпоривать, наши движения становятся такими быстрыми и разъяренными, что, наконец, мы со взаимными криками восхищения, в блаженном экстазе самого полного наслаждения, тонем в объятиях друг друга. И проходит несколько минут, прежде чем к нам возвращаются наши чувства, и мы осознаём, что наши органы размножения по-прежнему пульсирует один в другом во всей роскоши насыщенной страсти.
Оставляя всё ещё закинутыми на меня ноги, мисс Ивлин снимает свои руки с моей талии, обхватывает ими мою шею, с чувством целует меня, и сопровождает слова, выражающие удовлетворение и сладчайшую лесть, с необыкновенно покоряющими ласками. Я лежу, словно в блаженном жилище Афродиты в Пафосе, находясь в состоянии острых ощущений, кои никак нельзя описать. И испытываю от этого необычно большое удовольствием. Возможно, я пролежал бы так и час и другой, но не с таким легковозбудимым дротиком, как мой, чувствительность которого слишком быстро приводится в движение сочными надавливаниями того восхитительнейшего влога, в коем он погребён. Постепенно он вновь обретает свою былую твёрдость и вот уже стоит себе, как ни бывало, нетерпеливо подрагивая, словно воин перед боем. Я начинаю двигаться. Мисс Ивлин восклицает:
- О, мой Чарли, вы должны перестать! Мой дорой мальчик! Нам следует не только быть благоразумными, но и думать о вашем юном здоровье. Ну же, ах! довольно! мальчик мой дорогой. Ах! - умоляю прекратить.
Её слова прерываются взрывом чувств, вызванным энергичными движениями моего дрекола, сотрясающими весь её организм. Больше не в силах сопротивляться, крепко сжав меня руками и ногами и пожирая поцелуями, она и душой и телом бросается в борьбу и так вторит мне, что мы в криках восхищения замираем и бесчувственно падаем, опять-таки не разнимая объятий.
Проходит много минут, прежде чем к нам возвращается речь. Я всё ещё лежу полностью вставленный в её изящнейший влог и с удовольствием продолжил бы пребывать в её восхитительных объятиях. Но мисс Ивлин заклинает меня:
- Умоляю вас, перестаньте же! Хватит! Нам следует быть благоразумными, если мы желаем когда-либо снова встретиться.
Так что я чувствую себя вынужденным подняться с её тела. Но, совершая это, я соскальзываю вниз и, прежде чем она смогла помешать мне, приклеиваю свои губы к губам, раскрытым и вспухшим подо мною, и жадно пожираю все её восхитительные выделения, и не перестаю, пока не облизываю её клитор так, что вынуждаю её снова весьма обильно потечь. Сначала она пытается сопротивляться, говоря:
- Чарли, что же вы, скажите на милость, делаете? Вы не должны, мой дорогой мальчик, это ужасно.
Но по мере того как я пробуждаю её страсти, её рука, вместо того чтобы пытаться отталкивать мою голову, хватает её и сильно прижимает к своей восхитительно пульсирующей пизде, её бедра сдавливают мне голову, и она чуть ли не падает в обморок от экстаза, вызванного опоражниванием. Я жадно сглатываю его и, совсем выпрямившись, беру её в свои объятия и, усадив на задницу, сладко целую.
- О, какое же вы очаровательное существо, моя возлюбленная мисс Ивлин! Я обожаю вас! От подошвы ваших ног до нитки с бусинками!
- Но и вы, мой возлюбленный Чарли, более чем оправдали мое неблагоразумие. Вы дали мне радость, о которой я никогда и мечтать не могла. Я ваша душой и телом; делайте со мной, что вам угодно. И те огромные успехи, коих вы добились, меня также восхищают.
Мы продолжаем обмениваться самыми сладкими клятвами в любви, пока она не замечает, что мой дрекол поднимается и твердеет. И тогда она говорит:
- О, мой любимый, вам лучше спрятать это; было бы уж совсем неблагоразумно продолжать это дальше. Так что позвольте мне застегнуть это.
Сначала склонившись и поцеловав его, она помещает это с некоторыми трудностями мне в брюки, застёгивает их, и мы отправляемся домой.
Наше собеседование крутится вокруг шанса на новые встречи. Она просит, чтобы я и не думал о попытке чего-нибудь подобного уже завтра:
- Я хотела бы сама попробовать и устроить через день, несмотря на то что ваши сёстры будут по этому поводу ужасно раздосадованы...
Я предлагаю ей:
- А вы задержите меня, как тогда, когда подвергли порке. Нет, действительно, почему бы вам меня по-настоящему не выпороть? Вам не нравится?.
Она смеётся над моей идеей, но говорит:
- В качестве прикрытия можно было бы прибегнуть и к такому средству.
Тогда я добавляю:
- А чтобы дать повод, я нарочно не выполню своего урока!
- Увидим, увидим… А пока следует помнить о крайней осторожности…
Мы достигаем дома; и она удаляется в свою комнату. А когда возвращается мама, то обмениваясь с ней весьма разнообразными новостями, говорит:
- Мне страшно досаждала головная боль, но, в целом, я чувствую себя лучше и надеюсь, что после доброго ночного отдыха со мной всё будет в порядке.
Расходимся все мы рано, тем более что мама и девочки устали от своей поездки и похода по магазинам. Я же возвращаюсь в свою постель в платьевой комнатке, и засыпаю с мыслями о событиях этого восхитительного дня, с мечтой об их повторении - естественно с тем любовным эксцессом, который может внушить предельная похотливость.