Насладиться сном мне особо-то не пришлось. Разбудила маман:
- Просыпайся, сынок, тебе придётся отвезти меня с Катей в Подольск.
- А тётя Таня? – спрашиваю, протирая глаза.
- Она со своими уже уехала. Это я задержалась немного. Поторапливайся! Тебе надо ещё позавтракать… Лошадь уже запряжена…
Сборы были недолги, и вот мы в дороге. С нами едет и Лика…
- А вам зачем в Москву? – спрашиваю её я.
- Голосовать, - разъясняет она.
- Но вы же не москвичка, а подольчанка.
- Я курсистка, и поэтому имею право голоса в городскую Думу…
Прощаясь на вокзале, маман говорит, что навряд ли вернётся сегодня и что её следует ждать если даже не завтра, то послезавтра.
- И тётю Таню? – интересуюсь я.
- И её тоже.
И вдруг обращает внимание на мою физиономию:
- Ба!.. Откуда у тебя такой фингал под глазом?.. Мне говорила Серафима Сергеевна, что у тебя вчера не обошлось без приключений… Но чтобы такое наглядное свидетельство!.. Тебя что, побили?
- Да нет, упал, убегая, в темноте, от девчонок…
- От девчонок?.. Ха, ха!.. Не смеши меня!.. Уж признайся, что за ними!..
- Вовсе нет… Это они меня тащили за руки и за ноги на расправу…
- Ничего себе!.. За что же ты перед ними провинился?.. Приставал, небось, негодник? Не так ли?..
В тоне её вопроса мне послышалось не столько суровое осуждение, сколько весёлое любопытство, и я отвечаю ей в тон, искоса поглядывая на Лику:
- Как бы не так!.. Это им пришло в голову лишить меня девства…
- Фи!.. Какие неприличные слова от тебя приходится слышать…
- Какие сам слышал, такие и повторяю!..
Открыв от изумления рот, маман смотрит то на меня, то на Катю, то на Лику. Последняя, перехватив её взгляд, ухмыляется и пожимает плечами:
- Наши деревенские девицы – оторви и брось, на всё способны!.. Так что лучше от них подальше держаться…
- Ваш покойный брат был о них другого мнения и поддерживал с ними довольно приязненные отношения, судя по их признаниям, - парирую я этот выпад. – К тому же они очень и очень тепло о нём вспоминали… И, по моему, все в него влюблены…
- Ещё бы! – только и находит что ответить она…
И переводит разговор на другую тему:
- Будите распрягать лошадь, посмотрите у неё холку. Мне кажется, что она сильно потёрта. И если так, то скажите об этом управляющему.
Я так и делаю, вернувшись домой, и действительно обнаруживаю потёртость, причём уже кровоточащую. Заведя лошадь в денник, я собираюсь идти искать управляющего, как слышу, что меня окликают:
- Саша?
Оглядываюсь и вижу стоящую в проходе девицу.
- Да, я Саша, - отвечаю, подходя и рассматривая её – высокую, костлявую и сутуловатую, но с мило улыбающейся мордашкой.
Бросив на меня взгляд, она отворачивается и брызгает смехом.
- В чём дело? – говорю я, беря её за плечи и поворачивая к себе лицом.
- Ой, простите, как синяк у вас под глазом увидала, так…
- Так смешно стало? – продолжаю допрашивать я, не выпуская её из рук.
Она молча кивает головой.
- Как тебя зовут?
- Ефросинья.
- То есть, Фрося?
- Ну да!
- Так это, значит, ты была ночью среди тех, кто уволок меня с костра, чтобы лишить девства?
- Простите… Я вместе со всеми… И ничего плохого не хотела…
- А ничего плохого и не было… Даже наоборот, получилось немалое удовольствие… И я не прочь повторить его. Ведь говорится же, что повторение – мать учения…
- Правда? Вы не сердитесь?
- Если не хочешь, чтобы я рассердился, лиши меня ещё раз девства!
- А может лучше Шурку позвать? Давайте я сбегаю в деревню её поищу…
- Зачем бегать и искать её? Она своё дело сделала. Теперь очередь другой настала. И ты первая попалась. Показывай, где, как и чему учил тебя Александр Константинович… Здесь он тебе давал урок?
- Да, - последовал односложный ответ.
- Прямо здесь, в проходе, или в деннике?
- В деннике потом…
- А в начале?
- В начале на сеннике…
- Пошли туда!
Прыснув от смеха, девица прижимает руки ко рту, укоризненно покачивает головой и говорит:
- Туда надо залезать!
И показывает наверх, на чердак.
- Зачем? – уже догадываюсь, но делаю вид, что не понимаю, я.
- Удобно там: сена много и видно хорошо из окошка, если кто идёт сюда…
- Да, ради этого стоит и слазить… А где лаз туда?
Она отрицательно покачивает головой.
- Что, нет?
- Есть-то есть, но с вонной стороны…
- С какой?
- Ну,.. с той, уличной…
- И что?
- А то, что всяк видит, кто по нему лезет… А вот в закутнике есть и снутри…
- Это что такое – закутник?
- Тёплый хлев, коровник.
- А там сейчас кто-нибудь есть?
- Нет, я там была одна-одинёшенька…
- Ну так что мы тут стоим? Побежали туда?
- Побежали! – смеётся девица и, взяв меня за руку, бегом устремляется к этому самому коровнику.
У его ворот она снимает со скоб лестницу, заносит её внутрь, приставляет к одному из стояков, залезает наверх, приподнимает и сдвигает в сторону дощатый ставень, после чего довольно живо вскарабкивается в образовавшееся отверстие, а затем, не вставая с колен, наклоняется вниз и машет мне рукой. Я быстро следую за ней и когда по пояс высовываюсь, то оглядываюсь: помещение большое и сумеречное, сена уже почти нет (ещё бы, сегодня, насколько я понял то, о чём говорила лесничиха, только начинается заготовка нового сена), но неподалёку от слухового оконца чьими-то заботами сохранена немалая копёнка.
- Нам туда? – киваю я в том направлении головой.
Фрося весело, словно обрадованная моей понятливости, кивает головой.
- А что, - суммирую я свои первые впечатления, - тут, кажется, неплохо… Во всяком случае, надеюсь, будет не менее интересно, чем там, на траве, когда Шура лишала меня девства. К тому же темь стояла такая, что не видно было ни зги. Надеюсь, ты мне всё покажешь, чему тебя здесь учил Александр Константинович?
Я беру её за плечи, притягиваю её к себе и целую. Она с горячей готовностью отвечает мне тем же, пылко обнимает и говорит заботливо:
- Вам осторожненько бы надо быть, а то, не дай бог, оступитесь и свалитесь! Ещёжды хотите ушибиться? … Чего на сходни-то стоите? Влезайте сюда!
И подаёт мне руку. С её помощью я оказываюсь на чердаке, и она, не отпуская моей руки, ведёт меня к уже присмотренной мною копёнке.
- Садитесь!..
- А ты? – спрашиваю я.
- А куда я денусь? – отвечает она и усаживается рядом со мною.
- Да, - говорю я, снова беря её за плечи, - какой вид отсюда прекрасный!
- И видать всякого, кто вздумает сюда пойти, - по своему соглашается она, охотно отвечая на мои поцелуи, но отбиваясь от моих рук, когда они тянутся проверить, что у неё за пазухой.
Но вот моим прикосновениям под своей юбкой она нисколько не мешает, делая вид, что не замечает их за поцелуями и объятиями. Но как только я опять пытаюсь нащупать её грудки, то снова встречаю необъяснимую неуступчивость. И тут я вспоминаю о тех ролях, которые нам заранее предписаны, и говорю:.
- Итак, Шура, лишая меня девства, кое-чему меня научила. Но так как, повторяю, я в темноте ничего не узрел и мало что понял, раз уж настала твоя пора продолжить моё обучение, хотелось бы видеть, с чего ты начнёшь и чем закончишь… Ведь чему-то учил же тебя Александр Константинович?.. Небось с подружками потом делилась, хвасталась, а может даже и небылицы рассказывала?...
Вместо ответа Фрося обнимает и целует меня.
- А можно я на грудки твои взгляну? – спрашиваю я, опять напрасно пытаясь поникнуть к ней за пазуху. – Но почему? Ты можешь мне ответить?
- Потому что Александр Николаевич говорил, что там и смотреть не на что, что мои титьки ещё не выросли…
- Вот те на! А к чему же тогда вы переходили после поцелуев? Чего молчишь-то?..
Не получив ответа, задираю ей юбку выше живота, устремляю руку в светлые волосики, покрывающие его низ, и продолжаю допрос:
- А тут он у тебя находил что-нибудь интересное?...
- Тут? – она наклонятся и прижимается ко мне, сжав крепко бёдрами мою просунутую между ними ладонь.
- Да, тут, - повторяю я, довольно легко разжимая эти бёдра и проникая между ними в поисках заветной щелки.
- Да он только тут и ковырялся…
- Позволь и мне этим заняться… Тебе это нравиться?
Вместо ответа ещё теснее прижимается и, обняв за шею, крепко-крепко целует.
- А чего тебе не нравилось?
- Когда портки просил стаскивать с себя…
- Почему?
- Не знаю!.. Стыдно как-то!
- А то что он, а теперь и я, гладим у тебя между ног, нравится?.. Молчишь… Значит, нравится… Однако, продолжим моё обучение… Скажи мне, как называется то, чем я сейчас с тобою занимаюсь и что, судя по всему, тебе нравится?
- Ну, у нас это зовут дрочкой, а Александр Анатольевич… Сейчас… Дайте вспомню… Как-то по-разному.. Вот: " Позволь-ка мне приласкать, понежить, потешить твою…"
- Ну, ну! Какое он слово при этом произносил?
- Каждый раз разно…
- И всё же… Припомни!..
- То, киса и лохматка, то, как и мы, сика или пиздёнка… А уж коли палец всовывал, то говаривал: "Ну, душенька, теперь дай-ка мне вздуть твой сикель"… И ещё какие-то слова непонятные употреблял, иноземные, небось…
- А мне можно тоже вздуть твой сикель?
Не услышав возражения, да и не ожидая такового, я раздвигаю пальцами малые срамные губки и, проникнув в вульву (на память приходят картинки и термины из медицинского атласа), в верхнем её углу с трудом, но нащупываю крохотный нарост размером менее спичечной головки и начинаю потирать его, с удовлетворением ощущая, как он малость набухает и твердеет.
- Так? – спрашиваю я.
- Угу! – только и произносит Фрося.
- Это ты от удовольствия зажмурила глаза? – продолжаю интересоваться я.
Она согласно машет головой и начинает потихоньку подмахивать жопкой.
- А что потом?.. Всё же, наверное, он заставил тебя снять подтяжки или ремень с его брюк и расстегнуть их… Не так ли?
- Да… Но брюки в первый раз ему пришлось расстёгивать и снимать самому…
- Неужто?... Отказалась, значит? Стыдно было?
- Ещё как!
- Но теперь-то, наверно, уже стыдно не будет?... Привыкла поди?..
- Да где ж привыкла? У нас это было всего лишь несколько раз!.. Да и когда! Сколько времени убежало, отвыкла уж… А с вами внове…
- Ты хочешь сказать, что, коль со мной внове, то и придётся мне сегодня самому разоблачаться?..
- Уж пожалуйста, милый барин, хоть на первый разик, пожалейте меня!.. Дайте мне обвыкнуться с вами!..
- Ну ты, милашка, даёшь: обвыкнуться желаешь! А кто знает, может, это первый и последний раз между нами?.. Не понравишься, и всё, капут, как говорят немцы. Да и во сколько других желающих девок и баб в очереди отведать барского хуйка стоят… Так что, давай не будем привередничать!.. Принимайся-ка, дорогуша за дело!
Такой строгости и привередливости я не ожидал сам от себя ещё минуту назад. Ну, какая казалась бы разница, если я уступлю просьбе девицы, в чём-то ещё испытывающей остатки стыда или просто робости, но не думающей отказывать в главном? Так вот нет же!
Скинув с плеч сюртук и отстегнув подтяжки, я вытягиваюсь на спине. Покраснев, Фрося встаёт на колени лицом ко мне и принимается расстёгивать брюки, затем кальсоны. Приподняв таз, я помогаю ей стащить их с бёдер.
- Надо было бы ботинки ещё снять, но не будем терять на это время, - говорю я. – Что должно последовать дальше? То, что выделывала со мной Шура? Или у вас это было как-то по другому?
- Я не знаю, - растерянно говорит она.
- А кто ж знает, дорогуша? Раз взялась пополнять моё образование, так будь любезна, продолжай!..
Видя, что она продолжает находиться в нерешительности, я решаю помочь ей, снова прибегнув к напоминанию об уже несомненно приобретённом ею опыте:
- Ну что ты замерла, словно никогда не видела мужских причиндалов - ни у Александра Константиновича, на у деревенских пареньков?
- Да как не видеть? Приходилось…
- А трогать их приходилось?
- Александр Константинович просили…
- Ну и я тебя прошу! Пожалуйста!
- Как изволите, барин…
Фрося протягивает ручку, дотрагивается ею до моего восставшего и подрагивающего от её прикосновений ка, затем берёт его в ладошку и начинает его поглаживать.
- Вот, видишь, как это хорошо у тебя получается, - поощрительно говорю я.
И собираюсь, было, попросить ещё об одной услуге, как слышу:
- Фроська! Где ты?
- Это мамка идёт! – шепчет девица, вскакивает, одним прыжком оказывается у лаза, закрывает его и потихоньку, на ципочках возвращается ко мне.
- Чего это она, вдруг заявилась? – также шёпотом спрашиваю я, снова обнимая и прижимая её к себе.
- Не знаю. Видно, куда-то понадобилось сходить и пришла позвать меня, чтоб с малышами посидела.
Между тем под нами уже слышны шаги и голос:
- Фроська! Куда запропастилась? Неужто купаться побежала? А куда? И где её искать? Вот незадача… Подождать здесь, что ль? Задать кормов что ль бурёнкам?.. Пожалуй…
- Это, наверно, надолго? – спрашиваю я, заслышав шелест не то соломы, не то сена и мычание коров.
Фрося согласно кивает головой.
- Тогда не будем ждать, - предлагаю я. – Показывай мне, что я и как должен с тобой сделать. Хорошо?
Она живо кивает головой и не менее живо меняет диспозицию: приподнимается, задирает до самой талии подол, затем опускается на колени, на четвереньках подползает к слуховому окну и, обернувшись ко мне и как бы приглашая меня, шепчет:
- Давайте так!.. Мне так виднее, что на улице…
- Тебя этому научил Александр Константинович?
- Я видела, как он с другими так…
Мне ничего другого не остаётся, как встать сзади неё на колени и постараться пристроиться к ней сзади. Но эта позиция, мне уже знакомая, с Фросей оказывается неудобной. Мне никак не удаётся войти в неё, несмотря на то, что она послушно расставила коленки и выпятила зад. Погрузив палец в её пиздёнку и вытащив его обратно, весь мокрый от любовного нектара, я снова пытаюсь ввести напряженный член, однако все усилия мои оказываются бесплодными.
- Так у нас ничего не получится, Фрося! – недовольно заявляю я. – Учи меня тому, чему сама научилась! Ложись на спину!
Не знаю, этому ли она училась от ёбаря Саши, но она тут же, продолжая придерживать на талии край подола, возвращается к копёнке и спиной опрокидывается на неё. Глаза её при этом радостно блестят, а когда я нежно склоняюсь к ней, не дожидаясь моей просьбы, разводит бёдра в разные стороны. На минуту я задерживаюсь, уставившись на крохотную алую пуговку, выглядывавшую из золотого руна, покрывающего её лобок. Недвижимая, но явно переполненная желанием, Фрося лежит подо мною в ожидании того момента, когда я должен войти в неё.
Однако в беспримерной неуклюжести я мечу то слишком высоко, то чересчур низко, посему попытки мои опять оказываются тщетными. В конце концов её ру¬ка берёт на себя роль провожатого, и я чувствую себя на этот раз в нужном месте. Но вот парадокс: на том пути, что, по моим представле¬ниям, должен был быть усыпан цветами, мне приходится испытать неожиданную не то что боль, но чем-то схожее с нею моментальное ощущение преодоления какого-то незначительного, но всё же заметного препятствия, лёгкого проникновения через чего-то, схожего… даже не знаю, с чем сравнить, ну что-то вроде натянутых ниток или лёгких и тонких шматков ткани…
Фрося попискивает и подрагивает, из чего можно было бы сделать вывод, что и она испытывает схожие ощущения. Но ни её, ни тем более меня эти трудности, если их так можно назвать, не останавливают. Совершая упорные толчки, я успешно расширяю тропку, а она мне в том немало способствует. Щёки у неё явно порозовели, и она часто и тяжело дышит. Мы трёмся потными телами. Мне кажется, что я уже приближаюсь к желанному концу, и я начинаю судорожно дёргаться в предвкушении близящегося бла¬женства.
Но, отчего такие божественные минуты нарушаются вмешательством жестоких ...непредвиденностей? Погружаясь в эротический экстаз, я чуть не взвыл от радости, но вспомнив о лишних ушах внизу, чтобы удержаться от всхлипываний или вскриков, забарабанил по полу кулаками и ногами. Расплата за эту неосторожность последовала уже через пару минут, когда мы, покончив с уроком, лежали, обнявшись на этой самой копёнке.
- Фрося, ты тут что ли? – слышим мы голос её матери, причём над самыми нашими головами.
Я – ни жив, ни мёртв – смотрю на свою подружку. Тысячи мыслей в один миг пробегают в моей голове: как нас вытаскивают в таком непотребном виде с чердака и ведут к хозяйке, а там устраивают суд, решение коего, разумеется, будут катастрофичны как для меня, так и для моей подружки… Но именно находчивость последней позволяет нам избежать, во всяком случае, пока что, такой опасности. Привстав на локте и ладонью той же руки незаметно сгребая на меня сено, она с самым невинным видом спрашивает:
- Это ты, мамк? А я тут прикорнула малость… Не выспалась же… Рано пришлось вставать…
- Ты здесь одна?
- Да… А что?
- Да ничего, просто что-то померещилось. Может, тоже прикорнула, пока ждала тебя… Думала, - убежала на речку с девками. А ты мне нужна. Быстрей спускайся и дуй до дома!.. А чего лаз за собой закрыла?
- А чтоб никто не подумал, что я тут, чтоб дали вздремнуть. Спускайся вниз, я щас…
Фрося встаёт, оправляет свою одёжку и направляется к лестнице. Но спустя минуту я слышу, как мать её предлагает:
- Давай лестницу поставим на место, где она находилась.
- Зачем? Пусть остаётся здесь! – протестует Фрося.
- Никак нельзя. Кто придёт, увидит её тут и подумает: "Ага, Фроська давеча работала и лестницу приставила, наверняка дрыхла там вместо работы!" Надо нам это?
Судя по шуму и дальнейшему обмену слов между матерью и дочерью лестница была водружена на прежнее место, так что мне, после того как я проследил в окошко за их уходом и оделся, пришлось прыгать с чердака вниз, благо меня этому учили в спортивном обществе «Сокол», да и пол в коровнике был земляной, перемешенный с песком и навозом, то есть мягкий.
А по пути домой мне не давала покоя одна мысль: а что если Фрося только разыгрывала из себя ученицу Александра Константиновича? Наверняка, ей много пришлось слышать от Шуры и других подружек. Кое-что удалось и видеть. Может быть чего-то и досталось от щедрот моего любвеобильного тёзки. А вдруг всё же диплома об окончании полного курса ей по каким-то причинам не пришлось получить из его рук, и эта честь досталась мне? Вот было бы здорово! Оказывается, занятие это – посвящать в женское достоинство - весьма и весьма приятно!