По следам Аполлинера

По следам Аполлинера.
12. Поездка в Москву - горничная
Дома я оказываюсь к вечеру. Швейцар, приветствуя меня, сообщает:
- Николай Иванович пришли-с и вскоре ушли-с, сказали в театр. А горничная ваша, Ульяна, должна быть дома. К ней только какой-то молодой человек пришёл, я его уже не раз видел, братом её называется.
Бегом, перескакивая через ступеньки, поднимаюсь на свой этаж и звоню. Ни ответа, ни привета. Звоню ещё и ещё. Наконец, слышу, как к входной двери приближаются шаги и горничная спрашивает:
- Кто там?
- Это я, Уля, открой!
- Ах, это вы, Саша, я сейчас… Простите, что замешкалась…
Дверь открывается, и я вижу нашу горничную с испуганным лицом, в растерянности одёргивающую на себе платье и передник.
- Ты не одна, что ли? – спрашиваю я её.
- Да, - односложно отвечает она.
- Разве у тебя есть брат?
- Есть, но не в Москве…
- А кто же тогда у тебя?
- Жених…
- Ах, вот как… тогда прости, что помешал вам…
- Да что вы, барин!.. Проходите к себе… Я сейчас вам что-нибудь на ужин приготовлю. Поди, проголодались?
- В каком-то смысле да, - весело соглашаюсь я и иду в свою комнату.
Уля пропускает меня и ныряет в свою каморку, где, очевидно, и находилась до моего прихода со своим женихом, а минут через десять стучит в дверь и приглашает в столовую.
- Так у тебя есть жених, - интересуюсь я, принимаясь за еду.
- Да как вам сказать… Вроде бы обещает жениться…
- И ты тогда уйдёшь от нас?
- Не думаю, что это произойдёт скоро…
- Почему?
- Его посчитали уклоняющимся от воинской службы. В газетах помещён их список… Он действительно работал у своего отца на мебельном складе конторщиком или приказчиком, а с началом войны пошёл на артиллерийский завод. Теперь его заберут в армию… Вот он и пришёл рассказать об этом…
- И привёл при этом в сильный беспорядок твоё платье, - не без ехидства замечаю я. – Он уже ушёл?
- Да, я сразу же отослала его.
- Он часто тебя навещает?
- Обычно мы с ним встречаемся по выходным и ходим в кинематограф. А здесь он бывает редко.
- Когда нас никого не бывает?
- Я всё собиралась сказать Лидии Сергеевне, но не успела…
- Ты меня прости, Уля, за это любопытство. За четыре дня, что я провёл на даче, со мной столько разного приключилось, что я теперь совсем другими глазами смотрю на каждую женскую особу, будь то моя маман или Катя… А вот теперь и на тебя тоже…
Горничная молчит, непонимающе глядя на меня. Замолкаю и я, не зная, как продолжить разговор в нужном направлении…
- Да садись ты рядом! – наконец, предлагаю я.
- Не положено, барин, - отвечает она, отклоняя протянувшуюся к ней мою руку.
- Ну хорошо, расскажи мне что-нибудь о себе!
- Да что рассказывать-то?
- Откуда родом, где родители и чем занимаются, как попала к нам?
- С Рязанщины я. Отец крестьянствовал, потом работал на фабрике в Зарайске. Я, как старшая, помогала матери в деревне с остальными детьми, а их она нарожала 8. Когда подросли два первых последыша, меня забрал к себе отец, устроилась горничной, затем переехала в Коломну, а оттуда – сюда…
И снова наступает тягостное молчание. Решаюсь прервать его таким вопросом:
- Ты разрешаешь своему жениху целовать тебя и делать другие вольности?
- Ну что вы, барин, как можно?
- Что значит «как можно?» - говорить об этом или делать?
- И то, и то…
- А если что-то одно? Допустим, не говорить, но делать?.. Ты же не откажешь мне, если я сейчас тебя попробую поцеловать?...
- Вы уже поели? – вместо ответа спрашивает она, берёт со стола тарелку и чашку и спешит на кухню.
Я поднимаюсь и следую за ней. Она стоит у раковины и моет посуду. Подхожу к ней сзади, беру за мощный торс, говоря:
- Да погоди ты, Уля, успеешь этим заняться…
И, просунув обе руки ей подмышки, обхватываю ладонями груди.
- Нет, нет, - возражает испуганно она. - Нельзя так… посуда же грязная!..
Но не противится, когда я закрываю кран с водой и усаживаюсь вместе с ней на стоящей рядом кушетке.
- Ох, барин, ну разве можно? – произносит она, делая не очень энергичные попытки увернуться от моих объятий и поцелуев.
Я нагибаюсь, чтобы схватить подол её юбки, но в этот момент она так резко меня отталкивает, что я, потеряв равновесие, оказываюсь на полу у её ног. Не успеваю я сообразить, как реагировать на эту неожиданную контратаку, как вижу её, с исказившимся от страха лицом, на коленях рядом со мной.
- Ох, барин! – всхлипывает она. – Что же я, дура эдакая, наделала?.. Вы, поди, сильно ушиблись?.. Простите меня!..
И, склонившись надо мной, начинает меня целовать. Сразу оценив преимущества сложившейся ситуации, я тем не менее не могу сообразить, как ей воспользоваться. И, не найдя ничего лучшего, чуть завывая (как бы от боли), на четвереньках начинаю двигаться из кухни в коридор. А затем в ванную. Она, причитая, следует за мною, но у входа останавливается перед запертой мною изнутри дверью.
- Сашок! Санечка! Что с вами? – слышу я её взволнованный голос.
Я открываю кран с водой, разоблачаясь и отвечаю:
- Не знаю… Болит!..
- Что болит?.. Откройте дверь!.. Дайте я взгляну…
Обдав всего себя, уже обнажённого, водой из-под крана, я открываю дверь, беру в обе ладошки свой хоботок и говорю:
- Кажется, пипка… Взгляни!..
Всё ещё полная испуга и не подозревая подвоха, Уля устремляется ко мне и, наклонившись, берёт этот самый предмет из моих рук в свои… Эффект был потрясающий: находившийся до того в полутвёрдом состоянии, он моментально вскакивает, увеличивается в объёме и твердеет. Горничная остолбевает, а я, не выдержав, дико смеюсь.
- Да ну вас! – в сердцах говорит она, отдёргивает руки и устремляется вон.
- Куда ж ты? – кричу я, устремляясь за ней.
Вбежав на кухню, она кидается на кушетку и, обхватив лицо ладонями, причитает:
- Да что же это такое?.. Как был маленьким безобразником, так им и остался!.. Ни стыда ни совести!..
- Но у меня действительно болит! – настаиваю я, пытаясь опять всучить ей свою вещичку. – Потрогай… Разве это нормально, что так вспухла?..
- Идите к себе и ложитесь под одеяло… Я сейчас приду к вам…
- И посмотришь?
- Быстрее, вам говорят…
Я бегу в свою комнату, разбираю постель и укладываюсь на спину.
- Накрылись? – слышу я её голос в коридоре. – Если нет, я не войду к вам.
Приходится выполнить это условия, но как только она берёт стул, придвигает его ко мне и садится, откидываю одеяло и, указывая ей на свой торчащий вверх стручок, произношу:
- Вот!...
- Что «вот»? – переспрашивает она.
Но не противится, когда я беру её пальцы и возлагаю их на предмет нашего разговора.
- Я не умру, Уля? – с деланной тревогой задаю я ей вопрос.
Теперь наступает её черёд громко и весело смеяться.
- От этого ещё никто не умирал, поверьте мне, - успокаивает она меня, не только не отстраняя своих пальцев от моего хоботка, но и слегка поглаживая его.
- А почему же он тогда так разбух?
- Спросите у Жоры, он в этих делах разбирается…
- Но его же нет, а мне интересно… Скажи, а когда я совсем был маленьким, ты помогала моей мамуле мыть меня?
- Конечно…
- И, значит, видела уже меня голого?
- Ещё бы, но тогда у вас ничего такого увидеть нельзя было тут!
Произнося последнее слово, она слега трясёт мой отросточек.
- А почему моя писька отличается от письки Кати и Нади?
- Откуда тебе знать это?
- Видел. И не только у них… А у тебя можно взглянуть?
И кладу руку на то место, которое желал бы увидеть. Ответа я получить не успеваю: раздаётся дверной звонок.
- Бог ты мой! – восклицает Ульяна и вскакивает. – Кто бы это? Неужто Николай Иванович?
- Да из театра рано, вроде бы, - соглашаюсь я.
- Пойду открою, - говорит она и выходит.
Но тут же возвращается, кидает мне одежду, оставленную ...мною в ванной, и снова уходит. Через две-три минуты появляется опять и сообщает:
- Приходили напомнить, что с воскресенья начнут разносить избирательные карточки… Выборы ведь скоро… Гласных будем выбирать в думу городскую.
- А когда сами выборы?.. Садись!.. Чего стоишь? Не бойся!
- В следующее воскресенье… Прикройтесь одеялом…
- Как бы не так!.. Потрогай ещё, пожалуйста!.. Значит все взрослые приедут сюда… Вот уж мы там без них позабавимся!
- С Катей и Надей?
- И с Верой! А у неё там подруга Оля – дочь хозяйки. Есть ещё одна дылда, но за ней увивается Жора.
- Ну, ещё бы, чтобы Жора да за кем-нибудь не увивался!
- А за тобой он не приударял?.. Сознайся!..
- Да за кем он только не приударял! Даже за Татьяной Николаевной, тёткой своей… Причём у меня на глазах!..
- И что ты видела?
- Всё, что можно, видела!..
- Ревновала, небось?
- Обидно было…
- Я тоже им обижен… Ко мне сегодня вечером обещала придти жена управляющего, чтобы дать мне возможность соединить мою письку с её и почувствовать, какое удовольствие от этого происходит. Я сдуру похвастался перед Жорой, а он не нашёл ничего лучшего, как послать меня в Москву вместо себя, чтобы самому с ней позабавиться. Ужасно хочется как-нибудь отомстить ему… Давай?
- Это как?
- Сделай со мной всё то, что у тебя на глазах Жора творил с тётушкой и что наверняка сейчас творит с женой управляющего!..
- Но вы же малы ещё для этого!
- Я, мал? А то, что ты держишь в своих руках, разве уж так мало?.. Намного меньше чем у Жоры?
- Да, пожалуй…
- А у твоего жениха?
- Мне он в таком виде, как вы или Жора, не показывался…
- Но как же вы?..
- А вот так!.. Не всё же вприглядку…
- А как лучше?
Вместо ответа она продолжает сучить пальцами вдоль моего хоботка, наконец берёт его в ладонь и, сильно сжав, начинает так дрочить, что мне становится не в мочь, и я, то ли от боли, то ли из страха тут же кончить, резко отстраняю её руку, а свою просовываю ей под подол. Она сжимает колени и не пускает её дальше.
- Почему? – спрашиваю я её.
- Николай Иванович может вот-вот возвратиться…
- Ну и что?
- Вы знаете, как я перепугалась, когда вы позвонили?.. А Николай Иванович звонить не будет, у него есть ключ… Представляете, что сделает он, увидев такое непотребство? Да выгонит тут же меня… Вы этого хотите?
- Ни в коем случае!
- Тогда позвольте мне встать и уйти, пока не поздно…
- Но ты придёшь потом?
- Потом будет суп с котом! – весело отвечает она, скрываясь в коридоре.
Через оставленную открытой дверь до меня то из столовой, то из кухни доносятся её шаги и звон переносимой, моющейся и убирающейся посуды. Я хочу, было, встать и побежать к ней, чтобы ещё раз предстать перед нею в виде Адама. Но опасение, как бы не предстать в таком виде и перед глазами отчима, удерживает меня от подобного намерения. Можно, конечно, и одеться, но тогда, мне кажется, я лишусь важного преимущества в случае, если мои контакты с горничной возобновятся. Так что ничего другого не остаётся, как лежать и ждать. Жаль только, что не взял с собой почитать чего-нибудь из библиотеки Ульманов.
Тогда бы время ожидания, несомненно, было бы веселее, да и побежало бы быстрее.
Возвращение отчима затягивается, горничная носа ко мне не кажет, а я маюсь от безделья в постели, пока очи мои не смыкаются. А будит меня Уля уже утром:
- Николай Иванович уже завтракают и интересуются, как ваше здоровье. Вы будете вставить?
- Да ещё поваляюсь…
- Так и передать?
- Да, скажи, что мне малость нездоровится…
Перед уходом отчим сам заглядывает ко мне и, ещё раз поинтересовавшись моим здоровьем и тем, как все отдыхают на даче, разрешает мне понежиться ещё чуток в постели, обещая позвонить через часик-другой, чтобы попросить о помощи в деле, ради которого меня прислали в Москву.
- Как быть с завтраком? – спрашивает минуту спустя горничная. – Будете в столовой кушать или..?
- Или, или! Неси сюда!
- Сейчас… Только вам всё равно надо одеться!..
- Как бы не так! – возражаю я и, выпроставшись из-под одеяла, усаживаю её рядом с собой, обнимаю и целую. – Я всю ночь не спал, думая о том моменте, когда ты придёшь ко мне снова.
- Да я заглядывала пару раз, смотрю – спите.
- Чего ж не разбудила?
- А зачем?
- Чтобы возобновить ту приятную беседу, что мы вели вчера…
- Да что это за бес в вас вселился? – восклицает она, отбиваясь от моих попыток задрать ей юбку.
Попытки эти приходится прервать и потому, что раздаётся звонок в дверях. Я думал, что это отчим вернулся, что-нибудь забыв. Но в коридоре слышится женский голос, я слышу, как упоминаются имя Жоры, и догадываюсь, что это наверно заявилась его невеста. Постучавшись в мою дверь и приоткрыв её, Уля сообщает:
- Пришли Елизавета Андреевна, спрашивают вас.
Чертыхаясь, я одеваюсь, и выхожу, чтобы поздороваться с гостьей. Она кидается ко мне со словами:
- Саша! Вы не представляете, в каком я отчаянии! Мы договорились с Жорой проехаться сегодня по магазинам. Но протелефонировав пораньше утром, я узнаю от Николая Ивановича, что он не приехал, а прислал вместо себя вас… Вот я и явилась за вами…
- Но у меня дела!..
- Какие?
- Самого разного свойства. И мне хотелось бы побыстрее с ними справиться, чтобы уже сегодня уехать.
- Ну, Саша! Вы не должны быть таким жестоким с невестой своего брата!
Она подходит ко мне, обнимает и целует меня, отчего я сразу же размягчаюсь:
- Ну, ладно! Так и быть. Только дайте мне время позавтракать. Может быть, разделите мою трапезу?
- Нет, я уже поела, но посижу и подожду.
Она садится рядом со мной, и как только Уля выходит из столовой на кухню, снова обнимает и целует меня:
- Какой вы милый и обходительный мальчик!
- Может быть, милый и обходительный, но уже не мальчик! – отвечаю я, в свою очередь обнимая и целуя её.
- Как это не мальчик? - спрашивает она недоумённо.
- Точно также, как, я полагаю, и вы уже не девушка!
- Откуда вы это можете знать?
Краска покрывает всё её лицо, и она отталкивает меня от себя. И делает это во время, ибо в столовую входит Уля, неся на подносе яичницу, чай и булочку с маслом. Поставив всё это на стол, она поворачивается и удаляется, а моя будущая невестка впивается в меня глазами и повторяет вопрос:
- Откуда?
- Да что я, не знаю своего брата, что ли? – нахожусь с ответом я.
Она молчит, молча следя за тем, как я поглощаю пищу, и сидит, нахохлившись. Затем, говорит, надув губки:
- Вы плохой мальчик!
- А раз плохой, может, и надобность в моих услугах отпадает?
И, имея в виду перспективу возобновления «беседы» с Улей, продолжаю:
- Я с удовольствием пойду полежу ещё часик-полтора, которые имеются в моём распоряжении.
- Нет, нет! – спохватывается она. – Забудем этот инцидент!
И кидается снова обнимать и целовать меня. Я отвечаю ей тем же и даже осмеливаюсь, правда, будто случайно, в поисках опоры, положить руку ей на коленку. Она или делает вид, или на самом деле не замечает этого. Даже тогда, когда эта рука, чуть отстранившись, касается её снова, но на сей раз гораздо выше. Дальше двигать её я не рискую.
А в её глазах, когда мы спускались потом по лестнице, я замечаю вместо прежней легкомысленной весёлости какую-то серьёзную задумчивость.
Хождение по магазинам на Тверской и Кузнецком мосту заняло у нас не час и не полтора, а целый день, так что к себе домой я возвращаюсь уже тогда, когда отчим заканчивал ужин. Объяснив ему, со ссылкой на Улю, причины своей неявки, я вынужден был дать ему согласие провести с ним весь завтрашний день. А он на мой вопрос, как быть с посещением воинских присутствий, ответил, что придётся отложить это на следующую неделю.
Итак, всю субботу мне пришлось провести на службе у отчима, то в качестве секретаря ...делая какие-то диктуемые мне им записи, то в качестве курьера отвозя по разным адресам деловые бумаги. С утра он говорил, что если успеет, то сегодня же вечером уедет на дачу, а уж сопровождать туда в воскресенье Елизавету Андреевну придётся мне. Я охотно согласился, имея в виду не только её саму… Перед самым закрытием конторы отчим просит перезвонить ей по телефону:
- Она наверно хочет договориться с тобой насчёт завтрашней поездки.
Но речь пошла совсем о другом:
- Не согласится ли плохой мальчик, - спрашивает она меня ангельским голоском, - сопроводить меня сегодня в театр?
- Разумеется, - с радостью отвечаю я.
- Тогда я жду вас через час на Страстной.
Получив согласие отчима, я бегу домой привести себя в порядок и в назначенное время оказываюсь на месте свидания.
- Куда идём, Елизавета Андреевна? – интересуюсь я.
- В сад «Аквариум», - разъясняет она. - Там у Сабурова ставятся две новинки: репертуарный фарс парижских театров «Сел в калошу» и какой-то одноактный скетч.
И фарс и скетч (назывался он, кстати, «Пуговка от штанов») своим весёлым содержанием изрядно смешили наполнившую театр публику. Для меня смотреть за такого рода рискованными пассажами на сцене было в новинку, и я непрестанно хохотал, бил в ладоши и, - порою, в особо острые моменты, - по ляжкам своей будущей невестки. Она тоже весело реагировала на всё это, лишь изредка, как бы невзначай, хватая меня за кисть чересчур расшалившейся руки.
- Не правда ли, забавно было? – спрашивает она меня на выходе из сада.
- Забавно, да ещё как! – охотно соглашаюсь я.
Проводив её до дома, бегу к себе в надежде довести до желаемого конца «беседу» с Улей. И когда она открывает мне дверь после моего звонка, кидаюсь к ней, чтобы обнять её. Но она, испуганно отпрянув, прислоняет палец к губам и, кивнув головой в глубину квартиры, говорит:
- Николай Иванович уже поужинал и у себя сейчас. Просил зайти. А вы сами-то кушать будете? Готовить вам?
Из своего кабинета в коридор выходит отчим и сообщает, что ему не удалось закончить свои дела таким образом, чтобы засветло добраться до дачи, и поэтому он поедет туда завтра вместе со мной и Елизаветой Андреевной.
- Но это ещё не всё. В понедельник я рассчитываю опять воспользоваться твоей помощью.
В воскресенье на даче был полный сбор, а вечером, как сообщила хозяйка, ожидается заселение пяти комнат на верху соседнего кирпичного дома, в полуподвале которого живёт семья управляющего, некой дамой с тремя детьми. Другой новостью стала установка четырёх беседок в некотором удалении от усадьбы. Об этом мне с радостью сообщили Вера с Олей, а потом и Надя с Катей. Но воспользоваться их намёками посетить с ними сии места отдохновения не пришлось из-за общей суеты, в которой меня вечно кто-то о чём-то просил. Зато мне никакого труда не стоило их уговорить ни в коем случае не оставлять без своего внимания любую попытку Жоры уединиться со своей невестой.
И ещё мне удалось внушить мамуле мысль, что не гоже после недельной разлуки вот так просто отпускать мужа в пыльную и жаркую Москву, и она стала уговаривать его отказаться от этого намерения и остаться на ночь здесь. К моему удивлению, категорически воспротивилась отъезду своего мужа и Татьяна Николаевна. Окончательно уговорить и того и другого удалось хозяину и моему брату, обещавшим завтра рано утром доставить их на пролётке к поезду на станцию Гривно. На мой вопрос, какой у него в этом интерес, Жора ответил:
- Видишь ли, у тётушки только неделю назад кончилась менструация, после чего наступает самый благоприятный для беременности период – почитай об этом в арабских сказках «Тысяча и одна ночь». А Татьяна Николаевна, как она мне призналась, не имела с Алексеем Ивановичем близости уже чуть ли не месяц. И если вдруг что-то с ней случится в результате наших с тобой (да, да, она поведала мне и об этом!) забав, то у него возникнут естественные подозрения, кто же это так постарался вместо него. А чтобы этого не произошло, ей следует непременно заставить его сегодня отметиться у себя, оставить след в её кассе… Понял?
Сам Жора тоже не поехал в Москву, объясняя это так:
- Мне следует заняться деталями предстоящей свадьбы, в том числе поездить с Марией Александровной по окрестным церквам и выбрать ту, где будет совершено венчание.
- Ты и за ней собираешься приволочиться, а не только за Ликой?
- Одно другому не мешает.
Таким вот образом уезжать сегодня вечером предстояло только мне и моей будущей невестке. Жора и провожал нас до Подольска. В вечернем воскресном поезде, следующем на Москву было тесно и душно, и мы почти всю дорогу молчали. Мало говорили и в трамвае. Проводив девушку до дома, я тороплюсь к себе, предвкушая, как изумится Ульяна тому, что я один, без отчима.
Так и выходит. Уля действительно удивляется, но и не скрывает радости. Прислуживая мне за ужином, она не очень-то противится моим приставаниям, а если и увёртывается от них, то с каким-то вызывающим смехом.
- Знаешь, о чём я мечтаю, - спрашиваю я её, в очередной раз обхватывая за мощный торс и прижимаясь к нему для поцелуя.
- Откуда же мне знать, что на уме у барина?
- Наверно думаешь, что вот сейчас возьмёт за руку и попросит проводить до его постели?
- А что, разве не к тому дело клоните?
- Не совсем… Моя кровать узкая, да и надоела мне… Не устроиться ли нам по-барски, в постели родителей?..
- Как можно?.. Да и вообще, я ни о чём таком не думала… Побаловались малость, и хватит… Идите спать к себе, а я к себе…
- Нет уж!.. Когда ещё такой случай представится?.. Поспать в шикарной родительской постели!..
- Ну, уж если вам это так сильно хочется, то я вам сейчас её разберу… Идите пока в ванну умываться…
Я так и делаю. Но когда прихожу оттуда в родительскую спальню, вижу, что постель разобрана, но Ули нигде нет. Раздеваюсь и иду на кухню и не обнаружив её там, - к ней в каморку. Зажигаю свет… Так и есть: она свернувшись комочком лежит под одеялом на своём топчане.
- Ты чего тут делаешь? – удивлённо спрашиваю я и пытаюсь сдёрнуть одеяло.
Но у меня это никак не получается.
- Умоляю вас… - доносится до меня её глухой голос из-под одеяла. – Зачем всё это?.. Идите спать…
- Как бы не так! – отвечаю я. – Одному, без тебя мне сна не видеть.
И шарю по одеялу в поисках места, где оно было бы не так плотно подоткано под неё. Наконец, нахожу – в ногах, просовываю туда руку, приподнимаю вверх край одеяла, а вслед за ним и край её ночной рубашки. Но так как она лежит на боку, повернувшись спиной ко мне и поджав под себя колени, мне удаётся обнажить только часть её голеней. Пробую пристроиться рядом с ней, но и это не получается: не позволяет её зад, оттопыренный к самому краю чрезмерно узкой кушетки. Тогда я хватаю за бедро и тащу его на себя. Причём с такой силой, что она опрокидывается на спину и сваливается на пол. Не давая ей опомниться, я усаживаюсь рядом с ней, обнимаю за шею, запускаю одну руку под верх рубашки и накрываю ладонью мякоть груди, а другую запускаю под подол рубашки.
Поражённая таким афронтом, Уля в свою очередь пробует сопротивляться, старается схватить меня за кисти рук, вертит из стороны в сторону головой, уклоняясь от поцелуев, но делает это не настолько энергично, чтобы помешать мне.
- Ну ладно, ладно, - наконец произносит она. – Идите к себе… Подождите меня там…
- Где там? – спрашиваю я, не торопясь подниматься с пола и освобождать её от своих объятий.
- Где, где? – нарочито ворчливо говорит Уля. – Куда вы меня давеча приглашали? Уже запамятовали?... Так и про меня завтра же забудете!...
- А ты постарайся запомниться мне… Ладно?
Я целую её, поднимаюсь и протягиваю ей руку. Она берётся за неё, приподнимается, опускает задранный подол, садится на кушетку и - я вижу, как озорно засверкали её глаза, - предлагает:
- А может здесь как-нибудь?
- Здесь и как-нибудь ...ты будешь со своим женихом, - отвечаю я, смеясь. - А со мной давай как…
- Ну да, как с барином, - весело подхватывает она. – А раз с барином, так по-барски!.. Идите и ждите!.. Я сейчас…
Возвратившись в родительскую спальню, я выключаю верхний свет, зажигаю лампу на прикроватной тумбе, раздеваюсь, залезаю под простыни и вытягиваюсь в предвкушении предстоящей встречи. Ждать приходится недолго. Уля стучится в дверь и спрашивает:
- К вам можно, барин?
- Входи, входи! – нетерпеливо отвечаю я, и, выпроставшись из под простыней, протягиваю к ней руки.
Она подходит и, продолжая разыгрывать роль покорной служанки, кланяется и снова спрашивает:
- Что барину будет угодно?
- А чтобы ты скорее разделила с ним это ложе, - отвечаю я, несколько подыгрывая ей. – Но только предварительно сбрось с себя рубашку…
- А это зачем?
Этот вопрос она задаёт не сразу, а вначале выключив свет, а потому уже взгромоздившись на постель и прижавшись своим лицом к моему. Я поворачиваюсь к ней, и мы долго и нежно целуемся. Как-то так выходит, что она поворачивается на спину и я, оказавшись возлежащим на ней, просовываю под себя руку и задираю ей подол, после чего взявшись за свой хоботок, пробую дать ему нужное направление. Но так как тыкаю им не туда, куда надо, прошу:
- Ну помоги же мне, Уля!.. Пожалуйста!..
- Ну вот, сам не может, а лезет! – деланно ворчит она. – Где там ваш струмент?
Она просовывает под меня свою руку, и я чувствую, как её пальцы берутся за мой «струмент» и направляют его в нечто мягкое и влажное. Я поддаю им вперёд, толкаю ещё и ещё и ощущаю, как перед ним раздвигаются стенки её нутра. Но не настолько широко, как это было с беременной Дусей, женой управляющего или тётушкой, а лишь самую малость и довольно упруго, отчего какая-то неизъяснимая сладость переполняет меня. Я начинаю бешено дёргаться и затихаю лишь после того, как выпрыскиваю в неё всё, что во мне накопилось за эти несколько дней.
Уля обнимает меня и шепчет на ухо:
- Всё, что ли?
Я продолжаю теперь уже неторопливые движения взад и вперёд, но не ощущая уже никакой упругости ни в своём «струменте», ни в том, к чему он только что так до боли сладостно касался.
- Вроде бы, всё, - признаюсь я.
Но вспомнив явное недовольство, проявленное тётушкой в подобной же ситуации, спрашиваю:
- А что может быть ещё?.. Скажи мне…
Она крепко обнимает и часто-часто целует меня, после чего со смехом говорит:
- Да что сказать-то?.. Подивиться только можно!.. Ведь я не принимала вас всерьёз, думала – мальчик вы… А вышло вон как!.. Вы. оказывается, не только кое-что знаете, но и кое-что умеете!.. Молодец, да и только!.. Хоть и маленький…
- А у Жоры намного больше? – осмеливаюсь поинтересоваться я.
- А вы как думаете?
- А у Николая Ивановича?
- Причём тут Николай Иванович? - Уля резко отталкивает меня и отстраняется, так что я сваливаюсь с неё на простынь. – Вы думаете, что если я позволила баричу побаловаться со мною, то и барину в том отказу нет?
- Ничего такого я, Уля, не думаю. Просто хотелось бы быстрее подрасти, чтобы ни в чём не уступать никому…
- Да уж, небось, так и будет!
Она поворачивается на бок и, облокотившись одной рукой, склоняется надо мной.
- Поцелуй меня, пожалуйста! – прошу я, беря её за плечи и притягивая к себе.
- Разве такому красивому баричу можно в чём-нибудь отказать? - отвечает она и с явным удовольствием покрывает поцелуями мои глаза, щёки, губы.
- Довольны? – спрашивает она некоторое время спустя, отстраняясь от меня. – Может теперь поспим?
- Как бы не так! – отвечаю я, в свою очередь приподнимаясь, опрокидывая её на спину и возобновляя поцелуи.
Обе мои ладони при этом заняты тем, что усиленно мнут через ткань рубашки мякоти её грудей, затем одна из них пробует проникнуть за пазуху, а другая – под подол. Но у первой это не получается из-за слишком высокого и узкого выреза. Зато второй не было никаких препятствий ни в поглаживании кожи на внутренней стороне ляжек, ни в чём другом. Сомнений в том, что Уля готова снова принять в себя мой снаряд, у меня и раньше не было, а теперь я ощутил это своими собственными пальцами. Но вот неуверенность в собственных силах оставалась.
- А не хочешь ли ты убедиться, как там мой мальчик-с-пальчик? – говорю я, овладевая одной из её ладоней и направляя её к низу своего живота. – Как ты его называешь? Струмент?
- Ну, - говорит она и дотрагивается до предмета, о коем я завёл речь.
- Что ну? – переспрашиваю я. – Можно мне его ещё раз приделать к твоей кисе? Или как это там у вас называется?
- У нас по-разному, - уклончиво произносит она, не переставая поглаживать то, что возлежало у неё на ладони.
- Так как?
Вместо ответа она снова наклоняется надо мной, опять часто-часто целует и, как бы приглашая к определённым действиям, молча ложится на спину. Я тут же взбираюсь на неё и через несколько мгновений, на сей раз уже без её помощи, вывожу своего бойца на арену битвы, на ринг.
Он, этот ринг, на сей раз оказывается не таким тесным, как в первый раз, а боец, в свою очередь, не так напряжён, и потому в его движениях вместо прежней порывистости и стремительности я с некоторым удивлением обнаруживаю какую-то размеренность и неторопливость. Мало того, удары его мне кажутся разнообразнее, а временами и более глубокими, что заставляет мою соперницу непроизвольно вздрагивать, напрягаться, теснее сжимать свои объятия и издавать какие-то глухие гортанные звуки.
Наконец, всё тело её сотрясают судороги, она начинает ахать и охать, а весь ринг заполняется влагой. Я теряю, было, ощущение прикосновения к его ограждениям и подумываю уже о том, что наверно пора выходить наружу, как вдруг обнаруживаю, что, продолжаю тыкать не в сплошной мокрой пустоте, а в какой-то момент каждого моего движения создаётся какое-то острое ощущение, будто моему пробойнику приходится проходить сквозь нечто кольцеобразное, отчего ему в какой-то его части (надо будет обязательно посмотреть в атласе, что это такое) становится как-то болезненно, а сам он становится необыкновенно напряжённым и, кажется, малость увеличивается в размере. Это ощущение настолько меня переполняет, что я снова ощущаю, как опять что-то закипает в моих жилах, как к причиндалам приливает кровь и, наконец, наступает пароксизм какого-то исступления, сопровождаемый новыми вспрысками, которые, правда, длятся гораздо короче, но сопровождаются таким обильным встречным излиянием, что мой боец едва не тонет в этом пенистом потоке и, подавшись в очередной раз назад, оказывается за пределами места сражения.
Обессиленный, но страшно довольный, я сваливаюсь с Ульяны, пристраиваюсь у её бока и засыпаю мёртвым сном. И просыпаюсь только поздним утром оттого, что она будит меня:
- Завтрак готов, барин. Пора вставать. Вам уже звонил Николай Иванович, он уже в Москве и ждёт вас. И Елизавета Андреевна дважды уже спрашивала, встали ли вы. Что ей от вас нужно? Не кажется ли вам, что она тоже глаз на вас положила? Вот надо же… Замуж ещё не успела выйти, а уже…
- Ей есть с кого пример брать, - говорю я, выскакивая из постели и устремляясь к Уле, чтобы обнять и поцеловать её.
- Если вы это про меня, то сильно ошибаетесь, - сердито говорит она, решительно избегая моих ласк, - Я не невеста вашего брата.
- Ну да, - смеюсь я, - не невеста, а всего лишь горничная, но любящая его.
- Кто это вам сказал?
- А разве нет?
- Теперь нет…
И уходит, бросив на меня через плечо озорной взгляд.
За завтраком я продолжаю свой допрос:
- Так кого же ты теперь любишь? Признавайся!
- Вы же знаете, у меня есть жених.
- Ну да, жених. Но мне кажется, что этого мало…
- Это вам кажется, многолюбам!
- И всё же… А я могу рассчитывать на твою благосклонность?
Вместо ответа Уля устремляется зачем-то на кухню, а когда возвращается, то, как бы ...между прочим, сообщает:
- Николай Иванович говорил, что в августе собирается взять отпуск и тогда переедет к вам на дачу, так что надобности тут во мне особой не будет, и тогда мне ничего не останется, как тоже съехать туда…
- Вот здорово, - отвечаю я. – Жаль только, что комнату для тебя приготовили не рядом с моей, а между родительской и Катиной…
- Какая разница, - говорит она.
- Разница большая: не надо будет ходить друг к другу через весь коридор.
- Это ещё зачем?
- Да мало ли зачем? Что нам нечем будет заняться?
- Если я только не выйду к этому времени замуж! – вносит она поправку в мои планы насчёт неё. – Тогда мне придётся уволиться от вас.
Нашу беседу и мой завтрак прерывает телефонный звонок. Николай Петрович уже с нетерпением ждёт меня. И мне приходится поспешно покинуть квартиру.