Витька не знал, что он надеялся увидеть на памятной ему даче.
С тех пор, как он узнал в темном облаке профиль Лининого отца, нужно было действовать. Как – он не знал, но с чего-то нужно было начинать, и Витька начал с самого простого – с поездки на место происшествия. Он надеялся только на Лину, - что та поможет ему, даст подсказку, а у него хватит сообразительности узнать и прочесть ее.
Дача выглядела пустой, но щеколда калитки отпиралась так же элементарно, как и четыре года назад, и Витька вошел во двор, приглушив зябкий холодок в груди.
В этот ранний час здесь, похоже, не было ни души, и вскоре Витька перестал дергаться от каждого шороха и стал внимательно осматриваться по сторонам. Ему вспомнились детективы, читанные им в огромных количествах. «Ну-с... На что бы обратил внимание мосье Пуаро? Лина, помогай!»
И как только он это подумал – его взгляд зацепил бурое пятно на траве. Оно могло быть чем угодно – хоть бензином, хоть помоями – но Витька подошел к нему и внимательно изучил его. Рядом он заметил еще одно пятно, - и еще, и еще, и еще... Пятна тянулись к полянке, которую, как он помнил, в их полнолуние освещал лунный луч. Похолодев от предчувствия верного следа – хоть и не представляя себе даже приблизительно, в чем дело – Витька направился к полянке.
Его обдало вонью. Завернув за угол сарая, он тут же увидел ее источник - обезглавленную собаку.
Это могло означать что угодно. Но в Витькиной памяти сразу всплыл голос Лины, лежащей под ним на чердаке:
- В тот день... Когда дед Савельич хотел зарубить собаку... Тогда было полнолуние... Как сейчас...
…Побродив еще некоторое время вокруг дачи и не найдя более ничего примечательного, Витька вышел и направился к станции.
Несмотря на нелепость его находки, он был уверен, что в его руках был след.
***
С этого дня Витькина жизнь стала странной и причудливой, как в самых замысловатых детективах.
Витька не знал ровным счетом ничего, ему нужно было накопить информацию - или хотя бы понять, с кем или с чем он имеет дело. И ему снова везло: с помощью неуловимых подсказок Лины он медленно, но верно двигался к цели.
Он действовал сразу в нескольких направлениях.
По утрам он бродил с приклеенной бородой по дачным улицам, выдавал себя за столичного журналиста и заговаривал с бабульками, расспрашивая про давешнее исчезновение Лины. Стоило подогреть диалог двумя-тремя упоминаниями о полтергейсте и НЛО, как у бабулек развязывался язык. За неделю Витька накопил обильный фольклорный материал. Большей частью это был, конечно, старушечий бред, - но из рассказа в рассказ повторялся мотив тайных жертвоприношений и слухи о том, что поселке обосновалось племя вурдалаков. Витька не собирался им верить, но знал, что повторность неслучайна.
Вечерами Витька сидел в научной библиотеке и рылся в трудах по фольклористике. Его интересовал N-ский район Y-ской АССР: ему удалось выяснить, что в этом месте жили одновременно и Савельич, и Линин отец. Очень скоро Витька почти нашел то, что искал...
Параллельно он занимался организацией фольклорной экспедиции в N-ский район. Фольклористика была обязательным предметом на его курсе, вопрос заключался только в маршруте экспедиции.
Далее действовать в одиночку было нельзя, и ему пришлось привлечь в дело своих друзей: сокурсника Гагика и мента Мишаню.
Конечно, он не рассказал им того, чему они все равно не поверили бы, - но они и так смотрели на него, как на помешанного. Гагик, откровенный, как и все армяне, жалостливо говорил ему:
- Витюнь, ты же всегда был против наркоты!
- ...И что, ты думаешь, он прячет ее там? - допытывался Мишаня, когда Витька закончил свой рассказ. Он устранил оттуда, как мог, мистический аспект, но рассказ и без того получился немыслимым, и Гагик с Мишаней обещали помощь только из любви к Витьке. Гагик должен был внедриться на завод, где работал Линин отец, и как следует разузнать, что там и как, а Мишане предстояло выяснить, как ведет себя зэк Савельич.
Но как только они оказались на объектах - их скепсис испарился, как дым:
- Ты был прав, Витюня, хрен тебя дери, - хрипел Гагик в трубку междугородки. - Тут на заводе черт знает что творится. Впрочем, это не телефонный разговор...
- Савельич тут фигура особая, - читал Витька донесение Мишани. - Вроде и статья у него такая, что не в паханах ему ходить, а в опущенных, - но боятся его тут, как черта, а почему - объяснить не могут. Или не хотят. Остальное при встрече...
Вернувшись с почты, Витька открыл дверь своей комнаты, собираясь паковать вещи для поездки в Y-ский район. Открыл - и застыл…
- Добрый вечер, молодой человек, - услышал он язвительный голос.
Линин отец сидел в кресле, развалившись по-хозяйски, и, прищурившись, глядел на Витьку.
- Как… как вы вошли?
- Я думал, ты уже достаточно изучил мое досье и знаешь, что такие мелочи, как запертый замок, не смущают меня.
- Ну, не так уж много я изучил…
- Не прибедняйся. Впрочем, я даже не слишком сильно накажу твоего шпиона на заводе. Перелом позвоночника, даже и не смертельный…
- Нет!..
- Почему же «нет», если «да»? Сам виноват. Слушай сюда, Шерлок Холмс. Ты прав: даже и на полхуя ты не представляешь себе, с кем связался. И Лина не представляла, кто она есть. Впрочем, там, где она сейчас, ей лучше, чем с тобой, кобель ты малолетний, долбоеб сопливый!
- Вот какие слова вы знаете, товарищ парторг...
- Скажи спасибо, что пока только слова. Правда, она все время путает мне карты. Вредная, глупая писюха. Она думает, что умнее меня, думает одолеть меня...
- Вероятно, у нее есть на то основания.
- Заткнись, когда не спрашивают. Говорю с тобой по-хорошему, Ромео, любовник ебаный, козел тримандоблядский, блядь. Ты оставишь свои затеи. Я бы размазал тебя, как суку, но она огорчится. Все-таки она моя дочь. Поэтому пока - по-хорошему. Вещи собирать тебе нет нужды: ни в какую фольклорную экспедицию ты не поедешь. Ни с каким Савельичем не свяжешься. Забудешь о Лине раз и навсегда...
Витька слушал его - и думал о том, что перед ним самый страшный колдун во всем Союзе, а может быть, и во всем мире, - а он, Витька, почти не боится его. Он отлично понимал: если гора приперлась к Магомету - значит, гора здорово трусит...
- ...Сейчас ты уснешь. Не вечным сном, не бойся пока, обыкновенным. А когда проснешься - забудешь все, что есть в твоей голове лишнего и вредного для меня. Забудешь все, кроме меня - и того, что я твой властелин, а ты мой раб. На колени, раб!
Неведомая сила толкнула Витьку под ноги, и тот упал на колени, корчась и пытаясь подняться.
- Вот так-то лучше. Лижи мне туфли!
Витька подполз к нему и стал вылизывать его туфли, перепачкавшись ваксой.
- Еще лучше. А теперь спи, мой верный раб. Сладких тебе снов!
Витькино тело, скованное судорогой, вдруг обмякло, голова отяжелела, и сквозь окутавший его туман Витька слышал язвительный хохот, удаляющийся в никуда.
Засыпая на полу, Витька успел подумать: "И даже почти никакого колдовства. Обыкновенный гипноз..."
…Открыв глаза, он не столько увидел, сколько ощутил перламутровое мерцание, осветившее комнату.
- Здравствуй, Витя, - услышал он знакомый голос. И похолодел...
- Лина?..
***
Голос был тот же, но и немного другой. В нем появилась скрытая сила и гулкость, будто они находились в пещере или в храме.
И сама Лина изменилась. Витька узнал бы ее в любом облике, - но она была совсем не такой, какой жила в его памяти. Или, может, память исказила ее облик?
Не было больше озорной и романтичной школьницы, любительницы парусников и путешествий. Не было и глазастой девочки-ангела...
Перед Витькой стояла высокая, статная, ослепительная колдунья в белой мерцающей одежде, с глазами, пронзительно властными и лучистыми, как луна в зените.
Ее дымчатые волосы струились почти до колен, сверкая и переливаясь белыми искрами. Она была прекрасна невозможной, небывалой красотой и силой, которую нельзя ни c чем сравнить и описать. Луна, светившая в окно, освещала ее лучом, полыхавшим за ней, как шлейф или фата. На лбу ее мерцала серебряная диадема. Кончик обрубка ее руки был покрыт серебром и мерцал тонкими искрами-молниями.
Рядом с Линой, у здоровой ее руки светилась и полыхала странная фигурка, маленькая и расплывчатая, как облако, прикрывшее луну.
Витька смотрел на них снизу вверх, сидя на полу и раскрыв рот.
- …Мое имя теперь Эйя. Но для тебя я хочу всегда оставаться Линой... Что, не думал увидеть меня ТАКОЙ?
Не в силах произнести ни слова, Витька поднялся на негнущиеся ноги, глядя на нее.
- Я изменилась, я знаю. Я долго выбирала, в каком облике показаться тебе. Я угадала с выбором?
Витька понял, что вопрос означал "я тебе нравлюсь?"
- Ты ТАКАЯ, Лин... Ты ОЧЕНЬ красивая! Я... я даже не могу сказать тебе... Это в самом деле ты? - хрипло спросил он, боясь шевельнуться.
- Ну а кто же еще? Я подросла, да?
Лина-Эйя улыбнулась ему знакомой лукавой улыбкой - и сразу стала похожа на прежнюю Лину. Витька наконец не выдержал - бросился к ней, желая ощупать, обнять, стиснуть ее, прижать к груди… но руки его вдруг провалились в пустоту, и он чуть не упал.
- Лина?!..
- Пока я не имею силы, чтобы воплотиться в теле. Точнее, я берегу ее для… увидишь, для чего. Потерпи немного, Витя, потерпи еще немного, любимый мой... Ты ведь столько уже терпел - потерпи еще совсем немного...
- Я не дотерпел, - глухо сказал Витя.
- Не думай об этом. Это позади. Ты понял мою подсказку, ты сделал правильно, и это дало мне сил. Все эти годы я копила силы для того, чтобы показаться тебе. Это было нелегко: я постоянно расходовала их на то, чтобы мешать Кукуринею.
- Кукуриней? Кто это?
- Это мой отец. Хитрый Кукуриней, Великий И Ужасный Кукуриней... Ты все правильно понял, Витя. И ты уже подобрался вплотную к главному. Слушай меня внимательно: сила моя ограничена, и у нас не так много времени.
Лина говорила, Витька слушал ее - и старался впитать в себя ее облик, запомнить его до мелочей.
- ...Подумать только: я прожила почти пятнадцать лет - и не знала, кто мой отец! Я ничего тогда не знала, ничего!..
Самый страшный его враг – Грыганак. Ты знаешь его как Савельича. Кто из них страшнее - не знаю, да это сейчас и неважно. Когда-то Кукуриней крепко насолил Грыганаку... Потом он обосновался здесь, но Грыганак следовал за ним, как тень. Он поселился в соседнем доме, снял дачу рядом с нашей...
Те из нас, кто хочет творить темные дела, нуждаются в свежей крови. Жертвоприношение давало силу, силу Миннэ, удерживающую тело здесь, в этом мире. Сила Миннэ - это то, что ты видел как лунный луч. Самый простой способ - убить собаку. А я очень любила Рекса...
Случайно я застала Грыганака в момент жертвоприношения. Я стала между ним и Рексом... Грыганак впал в ярость и решил принести в жертву меня. Это был бы страшный грех - и великолепная месть Кукуринею.
Но он не рассчитал. Он не знал моей силы, о которой тогда не знал никто, даже я. Не сознавая того, я отвела удар топора с шеи, и он обрушился мне на руку.
Если бы я ЗНАЛА - я могла бы направить его на самого Грыганака. Но получилось так, что я принесла в жертву собственную руку, - и сила Миннэ вошла в меня, а не в него. Мало того - я вобрала в себя и его силу, и Грыганак стал беспомощным, как младенец.
Обо всем об этом я и не подозревала... Зато папуля сразу все понял, как только увидел мои волосы. Это знак Эа Миннэ, знак голубого огня. Они даны только светлейшим из светлых. Ни у Кукуринея, ни у Грыганака их нет. Папуля хотел лишить меня силы, обрив или выкрасив меня, но у него ничего не вышло. Он надеялся скрыть от меня, кто я такая - и ему это почти удалось, если бы не ты.
Он знал, что я сильней его, и боялся, что я встану ему поперек дороги. И он ведь по-своему любит меня...
- Куда ты пропала тогда?
- Я не пропала. Я развоплотилась в Миннэ, в наш мир. Мы ведь - не отсюда... Впрочем, об этом потом. Мой отец силен и хитер, очень хитер. Его так и зовут у нас: Хитрый Кукуриней. Он берет не столько силой, сколько хитростью. Он мгновенно сориентировался и запер обессиленного Грыганака в тюрьму. Сейчас тот уже восстановил свою прежнюю силу, но выйти все равно не может: для этого ему нужно либо жертвоприношение, либо то, что находится на воле и ему недоступно. Папулик поймал его в ловушку: чтобы применить свою силу, ему нужно выйти на свободу, а чтобы выйти на свободу - применить свою силу...
Со мной папочка тоже поступил хитрее некуда. Он не мог предположить, что я вздумаю летать, удерживая рядом тебя - и, прости за откровенность, трахаться с тобой на лету, как бешеная крольчиха. Но это сыграло ему на руку.
Я не знала, что в полете теряю силу. Чувствовала, но не знала наверняка. В этом мире мы, дети Миннэ, неустойчивы, нас тянет домой, и воплощение требует умения и сил... А если к полету добавить оргазм, - да еще такой, какой умею испытывать я... да еще такой, какой умеешь делать мне ты... Не смотри на меня так! - Лина улыбнулась, сверкнув озорными ямочками, и на мгновение снова стала прежней Линой. - Все это потребовало огромного расхода сил, и я не смогла удержать свое тело. Я растратила силу и развоплотилась в Миннэ.
А папочка тут же воспользовался этим и запер меня там, не выпуская сюда. Я сильней его, я могла лишить его силы навсегда, могла вышвырнуть из Миннэ, и был бы он обычным советским парторгом... Но я тогда была глупой, и он обхитрил меня. Он воспользовался временным моим бессилием и блокировал все выходы сюда, в этот мир. Разблокировать их можно только, если лишить его силы, - а лишить его силы я могу только, если разблокируются выходы. Как видишь, все та же песня...
Я быстро восстановила свою силу и путала все его планы. Он возненавидел тебя, потому что моя любовь досталась тебе, - и он много раз пытался насолить тебе, но у него не хватало сил. А у меня не хватало сил вырваться сюда, к тебе. Но вот я накопила их, и я здесь, чтобы сказать тебе главное...
- А кто это рядом с тобой? - спросил Витька, глядя на светящееся существо возле Лины. - И в моем сне тоже...
- Ее зовут Лойи. Это моя дочь, Витя. НАША дочь... Ты придумаешь ей любое русское имя, какое тебе по вкусу. Или импортное, если захочешь.
Витька стоял в оцепенении, пытаясь осознать услышанное, а Лина продолжала:
- Она пока слишком слаба и не может воплотиться в теле. Пока... Ты удивлен? Ты думал, что такой запредельный секс, как у нас с тобой, останется без последствий? Конечно, романтика и предохранение - две вещи несовместные, но...
У Витьки был такой ошарашенный вид, что Лина снова улыбнулась и сказала:
- Ты ее обязательно полюбишь. Обязательно. Я знаю. А сейчас - слушай главное.
Пока Кукуриней в силе, я не смогу быть с тобой. Одолеть его можно двумя способами. Первый - жертвоприношение. Я могла бы воплотиться на десять минут в земное тело, у меня достаточно сил для этого, - и убить кого-нибудь. Но... Тогда я потеряю свой свет, свои волосы, свой огонь Эа. Да и вообще... это невозможно, ты понимаешь, да? Остается второй способ...
- Савельич?
- Да. Грыганак горит желанием отомстить, он рвет и мечет, он готов стереть Кукуринея в порошок, и мы поможем ему.... в разумных пределах.
- Клин клином?
- Именно! Для этого нужно сделать очень простую вещь. Слушай меня внимательно. Когда ты будешь в N-ском районе - тебе нужно заехать в деревню Путь Ильича, бывшую Вурдалаковку. Там по улице Коминтерна, 9 живет Кира Мефодьевна Басаврюкова, иначе - Буроба. Кукуриней не будет пускать тебя, но мы справимся с ним.
Скажешь ей всего четыре слова: "поклон Буробе от Грыганака" и вручишь ей вот это: - Лина протянула Витьке странный предмет, источавший дымчато-зеленоватый свет. - С этого момента Кукуриней будет бессилен помешать тебе. Она спросит, что тебе нужно, и ты скажешь: "Уирр". Запомнил?
- Уирр, - повторил Витька, холодея от таинственности этого созвучия.
- То, что она даст тебе, нужно правдами и неправдами переправить на зону и передать Грыганаку. Остальное решится само собой. Вот и все. Будет трудно, будет страшно, но я верю в тебя, в себя и в твоих друзей. А сейчас...
Лина подняла посеребренный обрубок. Из его кончика вырвалась вспышка голубого света, окутавшая змейкой фигурку Лойи. Лойи растворилась в ней и исчезла, как картинка на погасшем экране.
- Полюбовалась на живого папу - пусть теперь побудет дома, - сказала Лина и сделала неуловимое движение плечами.
Струящаяся ткань, окутывавшая ее, вдруг скользнула в никуда, мерцающий свет мягко погас, будто за сценой приглушили софит - и Витька ахнул.
Перед ним стояла Лина - живая, осязаемая и голая с ног до головы.
Ее тело было совсем не таким, как четыре года назад. Тогда оно было, как весенний побег в первых цветах, - а теперь...
Теперь все в ней было спелым и набухшим женской силой. Всю ее распирал невидимый чувственный ток - от выпуклых губ до ступней; вся она была живым сосудом, переполненным густой свежей сладостью. Тяжелые бедра, узкая трепещущая талия, вздыбленная грудь, полная и тугая, как мехи с вином, большие щедрые соски, к которым хотелось прильнуть и выпить из них всю сладкую силу, набухнуть ею доверху и досыта...
"А смотрят, как и раньше, в разные стороны, хоть и стали втрое больше... Интересно - там у них тоже кормят детей грудью?" - думал Витька.
Холмик между ее ног, поросший серебристым пухом, топорщился вперед, и большие губы бесстыдно распахнулись, едва прикрывая клитор и лилово-розовые складки бутона, буйно выпирающие наружу. В них смертельно хотелось окунуть член, утопить его по самые яйца - и у Витьки заныло в паху...
- У нас всего десять минут, сказала Лина, плавно подходя к Вите. - Мне нужно сберечь силы на то, чтобы поддержать тебя в дороге, и чтобы спасти твоих друзей и Дину.
- Дину?..
- Она перережет себе вены… Не бойся, с ней все будет хорошо. У нас всего десять минут, Витечка, родной мой, любимый, славный мой... Ну? Ну что же ты? Прикоснись ко мне... - шептала Лина оцепеневшему Витьке, и тот наконец поднял руку и робко коснулся ее лица, боясь, что рука снова провалится в никуда. Но пальцы ощутили живую плоть, теплую и бархатную...
- Какой ты!.. - Лина, не выдержав, бросилась на него и жадно прильнула к его рту.
***
- ...Какого они у тебя сейчас размера? - бормотал Витька, сжав уголками губ сразу два соска.
- Вот спросишь тоже!.. Какого размера? Не знаю... пожалуй, что уже не второго, как тогда... Ааааа! что ты делаешь? Вииить!..
Витька, не отпуская ее грудей, забрался в горячую складку между ног...
- Вииииить! Ааааа... Ну я так не могу... Боже, какое блаженство, Вить... А сделай мне...
- Что?
Вместо ответа Лина вдруг развернулась и стала на коленки, опираясь своей сильной рукой об пол. Ее большие груди свесились вниз, как шарики, а вагина оттопырилась, бесстыдно глядя на Витьку.
- Я мечтала об этом, - стыдливо сказала она, не глядя на него. - Все это время. Мечтала ТАМ. Там у нас нет тел - таких как здесь... Ааааа!
Витька лизал, пригнувшись, ее выпяченную вагину, а Лина оттопыривала ее все сильней. Ее голова клонилась книзу, и густые волосы накрыли серебристым ковром весь пол.
- Тебе... точно не противно? - стонала она, когда Витькин язык залез ей в анус.
- До омерзения, - пробубнил Витька, чмокнул ее туда, приподнялся - и окунул зудящий член в распахнутую щель.
Он сразу вплыл туда до основания.
- Оой, оооооой, - причитала Лина, пригнув голову к полу, - а Витька молотил ее сзади, с каждым ударом вгоняя в нее напряжение всех последних лет - и встречные толчки Лины отзывались в нем восторгом, диким и шалым, как тогда, на реке...
- Ахахаха! - смеялся он. - Тебя когда-нибудь доили, буренка Эйя? - говорил он, оттягивая ее соски книзу. - Но-о! - кричал он, сжимая ее груди, как поводья, - и Лина попискивала, пуская слюни. Лицо ее, прижатое щекой к полу, было повернуто к Витьке, и он видел на нем улыбку, какую видел раньше только у младенцев...
- Ииииии! - пищала Лина под ним. - Иииии! Иии... еще, еще сильней, еще, еще, Витенька, мой любимый, радость моя, счастье, еще, ещееееооооо!... Ииииии...
Она кончала долго и убийственно, размазываясь соками об Витькин пах и насаживаясь на него так глубоко, что Витька боялся проткнуть ее до сердца.
Наконец она обмякла, оползая на пол, как сдутая кукла.
- Боже, Ви... Виииить! Что? Ты что, еще не...
- А зачем? Всему свое время, - прохрипел Витька, потрясая каменным членом. Он едва сдерживался. - Сколько у нас еще?..
- Еще... Господи, еще одна минута. Витечка, родной...
Но Витька затащил ее в постель, лег, насадил на себя верхом - и провалился в ее бездонной вагине.
- Чуть-чуть бедрышками... - просил он, вдавливаясь в Лину до упора, - и наконец лопнул в нее всем четырехлетним запасом своего семени.
Ее промасленная вагина скользила по его яйцам, по всей промежности, а влагалище обтекало член по всей длине крепко и плотно – так, что не хватало никакого крика... Витька глядел в голубые туманные глаза Лины, обжигался языком об ее язык, купался в ее волосах, свисающих ему на лицо - и рвался в ней бесконечным фейерверком. Каждый толчок члена, каждый плевок спермы отражался в ее взгляде...
- ...Ты ведь поняла? Я хотел смотреть на тебя. В твои глаза... - шептал он. Лина целовала его, прижавшись грудью; затем подняла голову, крепко чмокнула в губы...
- До встречи, Витя. До встречи после боя. Желаю тебе победы. Пожелай и ты мне.
Она улыбалась ему, медленно растворяясь в воздухе. Витька чувствовал, как ее вес постепенно улетучивается с его тела. Вскоре в воздухе осталась только тень ее улыбки.
"Точно как Чеширский кот", подумал Витька.
- Желаю тебе победы, - сказал он.
Улыбка мигнула ему - и исчезла.
***
Неделю спустя произошли загадочные события, слухи о которых бурлили по всему Союзу - и даже частично выплеснулись наружу, за бугор, несмотря на строжайшие меры.
Ни одна газета, ни один телеканал и словечком не обмолвились о том, что случилось в городе 1 мая 198*** года. За болтовню выгоняли с работы, из партии и из комсомола - но слухи все росли, как снежный ком, перетекали из города в город, из области в область, пока не выросли в нечто совершенно неправдоподобное и неудобоваримое.
Рассказывают, что во 2-й ***ской колонии строгого режима имени Карла Либкнехта, во время праздничной демонстрации образцовый зэк Кузьма Тряпичкин, несший красное знамя, вдруг застыл, глядя в небо, и застопорил всю колонну. Случилась заминка, Кузьму ругали - до тех пор, пока не смотрели в небо и не застывали, как и он.
Над колонией вертелась круглая черная туча, похожая на воронку. Она разрасталась, плотнела, затемняя дневной свет, - и вдруг из самого ее центра вырвалась молния, ударив в один из корпусов колонии.
"Савельич, Савельич" - пополз шепот по толпе. Красное знамя было забыто, - все в ужасе смотрели на корпус, который и не думал гореть. Вместо того над ним вдруг взгромоздилась черная тень, выросла до самой тучи - и поползла вместе с ней в сторону города.
В очертаниях тени угадывался профиль, искаженный мстительной гримасой. "Савельич" - шептали посеревшие зэки, впервые в жизни крестясь и бормоча забытые молитвы. К полудню тень, выросшая на несколько сот метров, подползла к городу. Над ней вертелась черная воронка.
Тень повернула в сторону дачных линий. Когда она приблизилась к шестой линии - над дачей парторга ***ского завода Ипполита Кокорина вдруг взметнулся серо-голубой прозрачный купол, похожий на защитное поле.
Воронка разразилась раскатами, похожими на злобный хохот. Из самого ее центра исторглась колоссальная молния, направленная почему-то не вертикально, а под углом, - и ударила в верхушку купола. Купол задрожал и заискрил, но устоял. Тень приближалась - и новые, новые, новые молнии били по куполу, пока он, наконец, не лопнул дождем голубых брызг.
Все вокруг потемнело, будто солнце накрыли свинцовым колпаком. Хохочущая тень приблизилась вплотную к даче Кокорина. По периметру дачного квартала вдруг вспыхнула голубая прозрачная стена, в одном месте тут же заискрившая ярким фейерверком. Туда немедленно выстрелилась молния, отбитая встречной молнией.
В этой точке очертилась и разрослась вторая тень. Она была рыхлой и сгорбленной. Видно было, что расти ей трудно - то ли от удара молнии, то ли от чего еще, - но она росла, отбивая все новые и новые молнии, все больше разрыхлявшие ее. Наконец над ней завертелась такая же воронка, грянул новый удар грома - и ответная молния полетела в тень-обидчика.
Поединок двух теней длился не более десяти минут. Вскоре стало ясно, что первая тень одерживает решительную победу: вторая тень распадалась, расклеивалась на куски черного тумана, и воронка над ней рассасывалась на глазах, превращаясь в жидкий черный студень.
Одна из молний вдруг попала точно в ее середину. Тень мгновенно рухнула и расплылась по земле. Раздался торжествующий раскат грома-хохота, выбивший стекла в половине окрестных домов, - и в центре воронки над первой тенью засиял голубой шар жидкого огня.
Он дрожал, набухал, тужился - и было ясно, что сейчас он разрядится молнией колоссальной силы, которая испепелит дотла вторую тень, и вместе с ней - полгорода.
Но в этот момент между двумя тенями вдруг выросла белая фигура. От нее истек дымчатый покров, накрывший остатки второй тени таким же куполом, какой у нее был раньше. Чудовищная молния ударила в него - и растеклась по нему, как горящая ртуть, уйдя в землю. Новые, новые и новые молнии били в купол - и не могли пробить его.
Туча над первой тенью уплотнилась и потемнела, превратившись в непроницаемо-черную дыру. В ее центре задрожала новая колоссальная молния, набухла, сорвалась в белую фигуру – и… срикошетила обратно.
Грянул убийственный рев, слышный даже и в соседней области. Черная тень осветилась мертвенным желто-зеленым светом, мгновенно расточившим ее на клочки тумана. Воронка над ней раскололась огненными трещинами, и осколки растаяли в мгновенно посветлевшем небе.
Вскоре на месте первой тени летали только клочки гари да клубы ржавого дыма. Белая фигура задрожала и стала медленно гаснуть, вбирая в себя защитный купол над второй тенью и ее клочковатые остатки, растворившиеся в белесом тумане.
Говорят, что все разрушения, причиненные поединком двух теней, исчезли как по волшебству. Даже выбитые стекла в домах сами собой склеились и вставились на место. Не осталось никаких последствий поединка, кроме запаха гари, долго кружившего над городом.
...Говорят также, что студент местного универа В. Аникеев, избитый хулиганами в фольклорной экспедиции, после выписки из больницы объявился на парах вместе с девушкой необыкновенной красоты, неведомо кем и как зачисленной на курс. На безымянных пальцах у него и у девушки красовались кольца с удивительными камнями, похожими на кристаллы лунного света. Его однокурсники Гагик и Дина ходили с таинственным видом, показывали «по секрету» свидетельские ленточки, сделанные из неизвестного светящегося материала, и говорили, что ничего не расскажут, потому что им все равно не поверят.
Девушка была очень слаба и шаталась от усталости. У нее были седые волосы до колен необыкновенного перламутрового оттенка; левая рука ее была отрезана по локоть. Через какое-то время стало ясно, что она беременна. У самого В. Аникеева на левой руке не хватало мизинца.
Говорят, что через некоторое время волосы В. Аникеева стали седеть, и спустя несколько месяцев приобрели тот же оттенок, что и у его жены, хоть и оставались значительно темнее.
Еще говорят, что парторг Кокорин после этой истории совершенно облысел, постарел лет на двадцать и уволился с завода, уйдя на пенсию. Видели его очень редко - и только в обществе однорукой девушки с перламутровой косой. Якобы он говорил ей:
- Эх, дочка, дочка... Вся в меня! В твои годы я...
А заключенный Горганов, таинственным образом бежавший из колонии, был найден лежащим без сознания в вонючей луже неизвестной консистенции. Говорят, что усилиями врачей колонии он возвращен к жизни и имеет все шансы отбыть свой удвоенный срок в добром здравии.
Говорят, кроме этого, и много чего другого - вроде того, что лунными ночами над городом летают четыре прозрачных силуэта, два больших и два маленьких, или что зэки в колонии имени Карла Либкнехта объявили голодовку под лозунгом «Даешь Гласность! Долой Колдократию!»... Много чего говорят.
Но всего, что говорят, не перескажешь. Даже если приписать к нашей повести четвертую главу.